сидела крошечная шляпка с вуалеткой. Нежное лицо с прямым, слегка удлинённым носом, обрамлённое каштановыми шелковистыми волосами, уложенными косой на затылке, освещали большие глаза. Карп садился за стол, смотрел на портрет, и тоска фиолетовой дымкой забиралась в его одинокую душу.
***
Однажды старший брат Карпа Глеб, человек совсем в другом роде, пошедший по стопам отца, заклеил конверт письма в Питер, подкинул монетку и предложил:
— Карпуша, ты бы пособирал что-нибудь.
— Так это ты у нас в школе марками увлекался. Разве что и меня научишь? — без энтузиазма отозвался Карп.
— Марки? Можно и марки.
— Нет, я про второй этаж подумал.
Они сидели внизу на выложенной розовыми плитами террасе перед только что отстроенным загородным домом и ожидали, когда жена управляющего Палыча Клава позовёт всех обедать.
— Объясни, я не понял что-то.
— Да ты можешь его со смыслом обставить. Ты же у нас мальчик со вкусом. Выбери себе эпоху, идею.
— Например? — всё ещё лениво осведомился младший Кубанский.
— Ну, скажем, Всеволод — Большое гнездо! — подмигнул старший.
— Ох, ты и хватил. А Веспасиана не хочешь? Или уж Рамзеса Второго?
— Ладно, я пошутил. А как на счет маминых предков?
— Правда, Пуша, — поддержала Глеба сестра Тамара, ставившая в вазу свежесрезанные Палычем махровые нарциссы. — Мы всё-таки кое-что знаем. Не слишком глубоко, но до прадедов точно. Давайте сначала родословное дерево вместе нарисуем.
— До прадедов, Томик, — оживился Карп и тепло взглянул на сестричку — до чего на маму похожа! — Это какой же царь тогда был?
— Сначала, думаю, Павел. Но он прожил очень недолго, — пожал плечами Глеб, — а потом? Николай Первый, если мне не изменяет память, Николай Палкин!
— Изменяет-изменяет! А куда у тебя Александр подевался? Война двенадцатого года?
— Александр-освободитель?
— Александров было два. Или нет, три!
— И Николаев было два!
— Последнего спутать трудно. Там уже семнадцатый год и Октябрьский переворот.
— А вообще, Тома, кто у нас гуманитарий в семье? Тебя чему в университете учили?
— Ну вот, братишки, приехали! Меня учили классической филологии, старославянскому, исторической грамматике. Дальше продолжать? Но, однако, в моей не обременённой особо систематическими знаниями по истории голове, всё же всплывают в этот период дела и люди. Декабристы, Жуковский, Плетнёв, Пушкин и его Натали, Карамзин и Даль, даже Герцен.
— Не рано для Герцена? — удивился Глеб.
— Нет, я точно помню, что когда Наполеон стоял под Москвой, Герцен уже родился.
— Глеб, я чем больше думаю, тем больше мне нравится твоя идея! — проговорил Карп и хлопнул брата по плечу. — Царствования мы уточним. Завтра же всем этим займусь и подходящих людей найду. Медведи мы или не медведи?
С тех самых пор Карп Валерианыч стал понемногу приобретать вещи эпохи первых известных ему фон Бэр и постепенно вошёл во вкус. У него появились знакомые собиратели и галеристы. Он стал бывать на распродажах сперва один, потом в сопровождении опытного искусствоведа, рекомендованного новыми сотоварищами. И Карп неторопливо со вкусом делал покупки, с живым интересом обставлял второй этаж и увлечённо вступал в бесконечные дискуссии по поводу находок со старым музейщиком Оскаром Бруком, к которому обращался за экспертизой. Кубанский, скорей флегматик по натуре, определённо повеселел, жизнь приобретала новые краски, хоть это ещё не превратилось в страсть.
Но однажды он увидел портрет. Это случилось на аукционе для знатоков, куда одни билеты за вход стоили долларов пятьдесят. Карп пришёл туда вместе с Оскар Исаевичем больше посмотреть, потолкаться, подышать этим «воздухом кулис», к которому начал уже незаметно привыкать, как курильщики к своему сорту табака.
Они поднялись по мраморным ступеням, миновали охрану и жужжащие группки посетителей, ежеминутно приветствовавших друг друга, и неспеша, двинулись вдоль выставленных картин. Карп, не слишком большой знаток живописи, приглядел ломберный столик чёрного дерева, инкрустированный перламутром, хотел к нему подойти, как вдруг странное чувство заставило его поднять глаза. Из тёмной тяжелой рамы с золотым ободком на него смотрели прекрасные светло-зелёные глаза молодой женщины в утреннем нарядном платье, писанной маслом на фоне итальянского пейзажа. Её покатые плечи и нежная шея без украшений, тонкая талия, схваченная шелковой лентой, гладко причёсанная головка с валиком каштановых волос на затылке, крупные жемчужные серьги в ушах. «Наваждение!» — подумал Карп. Когда он захотел спросить своего спутника о портрете, голос поначалу просто не повиновался всегда невозмутимому Карпу Валерианычу.
— Кто это, Оскар Исаевич?
— Это герой войны двенадцатого года кисти Александра Роу генерал Сабанеев Иван Васильевич.
— Да нет, правее в тёмной раме в полный рост.
— А, это Карл Брюллов. Изумительная работа. У вас отличный вкус, мой друг! Королева Вюртембергская. Ей здесь лет двадцать. Брук с интересом взглянул на соседа, стряхнул со своего твидового пиджака невидимую пылинку и слегка ослабил узел галстука.
— Оскар Исаевич, слушайте внимательно! — голос Кубанского звучал хрипло, но он уже овладел собой. — Во-первых, вы мне это тотчас купите. Немедленно! Непременно! Обязательно! Не торгуйтесь. Самое худшее, что может произойти, это портрет уйдёт, — потребовал обычно не любивший бросать деньги на ветер Карп. — И ещё. Узнайте мне про неё всё, что можно: биография, предки, потомки… Словом, вы меня поняли. Да, зовут-то её как?
— Что-то Вы раскомандовались, голубчик. Я в денщиках не служил, не пришлось. Если вам надо.
Карп изменился в лице и схватил старика за руку:
— Ради бога, простите. Я не хотел. Это от волнения. Я вам потом объясню, ну пожалуйста! Произошла невероятная история. Только бы портрет не упустить! Так как.?
— Ну, хорошо, хорошо, — смягчился старый искусствовед. — С кем не бывает. Её зовут Олли.
— Звучит как-то странно. Постойте, Вюртемберг — это Австрия?
— Германия. Тогда, впрочем, Вюртембергское королевство. Но Олли с ударением на втором слоге — в нашем случае просто Ольга. Ольга Николаевна. Это её папа так называл — Олли. Государь император Николай Первый.
— Боже мой, Ольга Николаевна! — повторил бедный толстый Кубанский и сел на обтянутую атласом банкетку с надписью «руками не трогать!».
После этого он пропал. Это был «Знак». Портрет, купленный за сумасшедшие Деньги, Карп повесил в библиотеке. А потом принялся собирать принадлежащие великой княжне вещи по всей Европе, не жалея затрат.
Однажды он сидел перед портретом и любовался на последние приобретения. У него уже имелся бокал из зелёной эмали и такая же чаша — подарок Императора Александра, который бездетный государь сделал дочке своего брата на крестины. Затем удалось раздобыть четырёхрядный жемчуг, унаследованной Олли от матери, жены Николая Первого. И, наконец, изумрудный крест, появившейся в его коллекции последним, — подарок самого Николая.
— Что же это, почему она так похожа на маму? — в который раз задавал
