себе вопрос Карп Валерианович.
Королева Вюртембергская — историческое лицо. И автор — Карл Брюллов, «Карлуша», знаменитейший портретист. Я с детства его княгиню Юсупову в Третьяковке помню. Фамильное сходство, даже такое, ещё можно себе представить. Предположим, портрет прабабки. Пусть и Брюллова, почему нет? Фон Бэр были богатые люди. Они вполне могли из своей Курляндии выезжать в Петербург, зимний сезон проводить там, танцевать на придворных балах. И заказать портрет хоть бы и самому Брюллову! Нет, так не пойдёт. Я должен знать о ней всё, привести эти знания в систему. Мать Ольги Николаевы, императрица Александра Фёдоровна
Он достал справку, подготовленную Оскар Исаевичем и отпечатанную на рисовой бумаге с водяными знаками.
— Тут ясно сказано — она из Пруссии. Дочь Фридриха — Вильгельма Третьего и королевы Луизы Прусских. Восточная Пруссия с Курляндией рядом. И чем чёрт не шутит!
Карп засмеялся, подошел к телефону — красивому старому аппарату с диском и «рожками», на которых лежала большая «старорежимная» трубка, и набрал знакомый номер. Оскар Исаевич подошёл сразу.
— Здравствуйте, уважаемый учитель. Не могу долго без вас обойтись!
— Здравствуйте, Карп Валерианович. Я повесил мои уши на гвоздь внимания и весь к вашим услугам.
— У меня появилась идея. В исполнители я назначу моего Серафима, а научное руководство, если не возражаете, охотно препоручил бы вам. Мне бы хотелось получить не просто справку, которую вы отлично составили, не спорю, но полное жизнеописание интересующей нас особы. Понимаете, для коллекции было бы важно знать, кто и что ей вообще дарил. Я решил сконцентрировать усилия на драгоценностях, живописи, может быть, кабинетной мебели вдобавок.
— Подумаем!
— Кроме того, мне не даёт покоя одна мысль…
— И я думаю, что догадался, какая! — помог своему собеседнику Брук. — вас мучает это сходство. Отлично, теперь требуется выработать диспозицию, а там, глядишь, раздобудем доказательства, и Вы присоединитесь к претендентам на трон! — весело закончил Оскар Исаевич.
Глава 5
— Симка! Симка Неделько — одеваться! — гаркнула воспитательница интерната. Приближались ноябрьские праздники, и на генеральную репетицию ожидали в два часа десант из РОНО.2
Восьмилетняя девочка со светлыми вьющимися волосами, худенькая, грациозная, словно эльф, выбежала на сцену и остановилась за занавесом, робко глядя сквозь щёлку на сидящее в партере начальство.
— Иннокентий Саввич, не просите. Где это видано, милый Вы мой? Люсю — и никаких гвоздей! — громким склочным голосом требовала директриса, обращаясь к сидящему рядом седому человеку в чёрной бархатной кофте с бантом и отложным воротником.
— Побойтесь бога, Анна — Ванна, она Снегу-у-у-рочка, душа моя! Снегу-у-у-рочка, а Ваша Л-ю-ю-ся? Ваша Люся — снежная баба! Вы подумайте, что мы ставим. Островского, но не того! Не того, позвольте вам сказать, что «сталь закалял»! Вот тут бы и Люся…
— Это чем же вам Николай Островский не угодил, товарищ Оболенский? И школа большевизма — «Как закалялась сталь»? Вы хоть из балета, но поосторожней, знаете ли!
Битый опытный Оболенский гневно глянул на противную бабу, но сдержался:
— Анна Ивановна, «Снегурочка» Александра Островского — сказка-фантазия. Мы ставим детский балет, не так ли? Мы будем выступать на смотре. Дети — сироты артистов Большого театра принимают участие в спектакле. Это решение Райкома. Вы согласны с решением Райкома, да или нет? — сухо и официально произнёс он.
— Я согласна с решением Райкома. Берите Вику Лопато. И Вика тоже сирота.
Два года назад случилась страшное несчастие. Самолёт, с летевшими на гастроли артистами московских театров и эстрады, заблудился в тумане в горах и разбился. Несколько человек детей погибших, у которых не нашлось родственников, воспитывались с тех пор в привилегированном интернате, организованном когда-то для детей, прибывших к нам из Испании во время полыхавшей там гражданской войны и интервенции.
— А впрочем, знаете что? — неожиданно согласилась начальница, — я умываю руки. Сима Неделько — сирота? Сирота! Решение было? Было! Под вашу ответственность. Пусть поёт!
Лицо Иннокентия Савича пошло пятнами. Он собрался было хорошо поставленным голосом сказать небольшую речь о выразительных средствах танца, пантомимы, классического балета. Может быть, даже о Нижинском и Петипа и… Да мало ли ещё! Он бы сказал этой невежде с партийным билетом, он бы сказал ей!
В это время из соседней комнаты прозвучало фортепианное вступление и приятный тенор запел романс Рубинштейна на слова Пушкина:
Слыхали ль вы за рощей глас ночной,
Певца любви, певца своей печали?
Когда поля в час утренний молчали,
Свирели звук унылый и простой?
Слыхали ль вы?
— Вот, слышали? Это наш физкультурник поёт. В армии служил, у нас комсоргом. Про львов поёт… Заслушаешься. Да не какую-нибудь чепуховину, а Лермонтова. Клад, а не парень!
— Поручик Лермонт, — задумчиво повторил Оболенский, глядя на директрису с пышной причёской «хала», на её толстые пальцы с крупными перстнями и пёструю, вязанную крючком, кофту. Пыл его остыл, и он после небольшой паузы негромко спросил:
— Анна Ивановна, Вы тут только директор или ещё предмет какой ведёте?
— Веду, а то, как же. Чистописание раньше вела — теперь не хочу, даже прописи отменили совсем. Так я уж русский и литературу ещё на ставку.
Оболенский открыл рот, закрыл его, глубоко вздохнул и, не говоря не слова, отошёл. Репетиция, впрочем, прошла превосходно. Дети выходили на аплодисменты, кланялись и снова убегали за кулисы. Члены комиссии, растроганно переговариваясь, обсуждали предстоящий несомненный успех, хвалили всех от души, и в первую голову директора Анну Ивановна Парасюк за мудрое руководство. Не забыли и Оболенского. Зам по культуре Денисенко, окончивший всё-таки дневное отделение педагогического института имени Крупской, не в пример прочей публике, образование которой нередко было «заушное» — так говорили о заочниках, которых за уши тянули на трояк, человек доброжелательный и неглупый, почтительно потряс ему руку:
— Рад познакомиться с вами, Иннокентий Савич. Я ведь Вас прекрасно в «Жизели» помню.
И обращаясь к своим коллегам, добавил:
— Замечательный балерун был товарищ Оболенский!
Польщённый старик с достоинством произнёс в ответ:
— Спасибо на добром слове. А следом, покосившись на стоящую достаточно далеко начальницу, посетовал:
— Уж Вы бы поддержали меня немного. Прямо беда, да и только.
— А что такое? — удивился Денисенко.
— Да вот, видите ли, начальство наше. Не только слова такого не знает: «балерун», или того краше «балетмейстер». Она и артистов моих не жалует. Снегурочку утверждать не хотела.
— Не может быть, за что же? Чудесная девочка. Я и имя запомнил. Сейчас-сейчас: Сима Неделько! Я знаю, она сирота. Танцует отлично!
Оболенский немного помедлил, но затем решительно взглянул в глаза Денисенко и согласно кивнул
***
