Воздух был прохладным, но в тех местах, где его коснулось солнце, уже плыло весеннее тепло, и Алиса попыталась ухватить эти островки невидимого золота. Стоило девочке шевельнуться, как ее юбки вспыхнули отраженным светом. В животе заурчало, и Алиса, недолго думая, сорвала один одуванчик и сунула в рот.
Вот она и дождалась.
Сегодня ей предстоит состязаться со всеми двенадцатилетними ребятами в городе. Восемьдесят шесть подростков выстроятся перед Старейшинами, принося в дар Ференвуду свои таланты. Взамен они надеялись удостоиться задания, которое изменит их жизни и ход истории.
По правде говоря, получить его уже считалось большой удачей. В городе не принято было говорить о детях, которые оказались столь бесталанны, что Старейшины не рискнули поручить им никакого задания вообще. Ференвудцы предпочитали обсуждать лишь славные подвиги – и детей, которым предстояло их совершить. День Сдачи становился величайшим празднеством магии, и Алиса, которая отчаянно не хотела быть никакой, возлагала на него все мыслимые и немыслимые надежды.
Этот день возместит ей все, чего она была лишена долгие годы.
Девочка встала и бережно разгладила юбки. Каждый стежок наполнял ее законной гордостью. На самом деле, она впервые в жизни радовалась одежде.
Пусть даже ее никто и не видел.
Алиса покинула дом, когда мать и тройняшки еще спали. Ни приветствий, ни прощаний – лишь быстрый шаг через порог, отделивший Алису от ее прежней жизни. Это тихое утро могло оказаться последним, выпавшим на ее долю в Ференвуде, и Алиса хотела, чтобы оно принадлежало только ей.
«С днем рожденья меня», – подумала девочка. Теперь ей было ровно двенадцать лет.
Алиса запетляла по тропинкам, ведущим к городской площади: юбки зажаты в руках, браслеты на запястьях и лодыжках выводят собственную счастливую песенку. Эта дорога была у нее одной из любимых.
По обочинам, словно стражи, вставали зеленые побеги.
Сельдеревья, яблониковые кусты и заросли лайма ростом с нее саму дружно раскачивались в знакомом девочке ритме. Ноги пружинили в теплой мягкой пыли. Наконец сердце Алисы пропустило понятный только ей удар, и она остановилась как вкопанная, зарывшись пальцами ног в придорожную грязь и запрокинув голову к небу. Отсюда открывался прекрасный вид на площадь – вид, от которого у нее всегда перехватывало дыхание.
В Ференвуде было много высоких деревьев, но не так уж много высоких мест – и главная площадь считалась среди них высочайшим. Хотя вокруг теснилась масса деревьев (чернильных, ночных, падательных и взбирательных, ягодных, ореховых, цветочных и одичалых), чрезвычайно разнообразных по цвету (каштановых, малиновых, даже темно-синих) и виду (одни вместо коры обросли розовой галькой, другие по ночам сбрасывали апельсины), главная площадь все равно превосходила их высотой и великолепием.
Городские здания были понятным образом зачарованы – и к жизни их вызвали именно кисти художников. Переливы и завихрения цвета, вроде бы несочетаемые, мирно соседствовали по воле всемогущих мастеров. Краски плавили стены и обрушивались на двери. Оранжевый и фиолетовый многократно обвили купол-луковицу, уютно сидящую на величественном золотом здании – это была здравница. Желтый и зеленый, чередуясь с сапфировым и серебряным, издалека привлекали внимание к школе. Полосы пламенно-синего, оттененные нежнейшим бело-розовым, расцвечивали крышу здания суда, которая по форме напоминала рожок с мороженым.
В лучах рассветного солнца Ференвуд выглядел особенно восхитительно.
Алиса закрыла глаза и глубоко вздохнула. Отец научил ее любить этот город, и она искренне хотела, чтобы его жители ею гордились.
Небо радовало взгляд пронзительной синевой и рассеянными облаками – тоже в предвкушении большого дня. Алиса знала, что стоит церемонии окончиться, как тучи снова сойдутся, чтобы пролить на Ференвуд свою благодатную влагу. Дождь означал обновление, и жители города приветствовали его всей душой – тоже сделанной из воды.
Когда их мир только был сотворен, он оказался так хорош – разнообразен и красочен, – что небо плакало целую сотню лет. Слезы великого счастья и невыразимой скорби наводнили землю, размыли ее на материки и образовали реки и озера, моря и океаны, существующие до сих пор. Это были слезы радости, но и печали тоже – печали, что никто никогда не сможет по достоинству оценить такую красоту. Тогда, как гласит легенда, из слез неба родились люди, впоследствии ставшие жителями Ференвуда.
Сдача была их благодарностью.
Достигнув двенадцати лет, они сдавали миру себя и свой талант – и получали взамен задание, цель, которая всегда заключалась в помощи нуждающимся. Возвращая небу этот древний долг, они взрослели.
Так начиналась их настоящая жизнь.
* * *
Я не хотела упоминать об этом раньше, но Оливер Ньюбэнкс стоял по левую руку от Алисы целых четырнадцать минут, прежде чем решился выйти из тени и дернуть ее за косу. Долг рассказчика обязывает меня сообщить также тот факт, что в ответ она его ущипнула – причем довольно болезненно.
Оливер завопил и пошатнулся, едва удержавшись на ногах. Затем он торопливо закатал полу рубашки, чтобы проверить тяжесть ранения, и произнес несколько слов, которые вполне приличествовали ситуации, но включить их в эту книгу я все-таки не рискну. Алиса тут же демонстративно отвернулась, не желая ни разглядывать его голый торс, ни слушать беспочвенные обвинения в жестокости.
– Может, заткнешься уже? – спокойно попросила она наконец. – Такой момент испортил.
И она кивнула на солнце, медленно ползущее к зениту.
– Алиса, – нетерпеливо начал Оливер, – ты должна дать мне ответ. Ты обещала, что примешь решение утром накануне Сдачи, а она почти настала.
Алиса устремила взгляд за горизонт, по-прежнему избегая смотреть мальчику в глаза. Она и сама не знала, почему, но на крохотную долю секунды ей стало жаль его разочаровывать. Алиса подавила это чувство.
– Боюсь, я не смогу тебе помочь, – сказала она тихо. – Этот день для меня слишком важен. Я знаю, что папа понял бы мое решение.
Оливер казался искренне удивленным. Да что там – его глаза расширились, брови сложились домиком, а рот раскрылся в немом возгласе изумления, которому не требовались слова.
– Ты не серьезно, – прошептал он. – Алиса, пожалуйста… Ты же не серьезно?
– Боюсь, более чем серьезно.
– Но твой отец…
– Не волнуйся, я отыщу его сама.
– Но я уже знаю, где он! – Оливер почти сорвался на крик. – Если бы я захотел, то пошел бы к нему прямо сейчас!
Алиса вперила в него сумрачный взгляд.
– Так что же не идешь?
Оливер с трудом сглотнул.
– Ты гнилой человек, – сказала Алиса, – раз дразнишь меня отцом, как чуденцом на палочке. Ты даже не можешь вернуть его семье, не требуя ничего взамен.
– Эй, я…
– Не будет у нас с тобой никаких дел, – перебила она мальчика. – Будь у тебя хоть половина сердца, ты бы уже сказал мне, где папа. Что же, у меня есть вся жизнь на поиски.
– Да ты шутишь, – пробормотал он.
– Хорошего дня, Оливер Ньюбэнкс. И удачи тебе с твоим заданием.
С этими словами Алиса развернулась и бегом припустила к главной площади.
Оливер следовал за ней по пятам.
* * *
Желудок Алисы распирала охапка палок. Стоило девочке нервно переступить с ноги на ногу, как одна из них с хрустом переламывалась пополам. Утро выдалось свежим и золотистым, но по спине Алисы то и дело пробегал холодок. Она стояла в длинном ряду ровесников, стараясь тем не менее держаться сама по себе. Некоторые соперники были одеты в нарядные костюмы, другие – в повседневную одежду. Одни ощутимо волновались, другие выглядели надменными. Понять, что все это значит, не представлялось никакой возможности.
Всех участников пересчитали и каждому присвоили номер. Теперь им оставалось только ждать, и это оказалось самым мучительным испытанием. Алиса вдруг поняла, что ей нужно в дамскую комнату, но робкая просьба девочки тут же потонула в общем гвалте.
Жители Ференвуда щеголяли в лучших своих нарядах: платьях из паучьего шелка и тополиных шляпках. Цвета сверкали, звуки громыхали, а воздух сотрясали неожиданные свисты и возгласы. Зрители начали занимать места, взволнованные разлитым в воздухе запахом весны.
Сцена каждый год поражала воображение, но в этот раз декораторы превзошли сами себя. Сегодня она походила на застывшую волну, словно бы вырезанную прямиком из океана. Сливово-синие волны спускались к ногам конкурсантов, почти облизывая мыски их ботинок. С другой стороны сцена переходила в зеленую лужайку с рядами столов и стульев, смастеренных из рук и ног упавших деревьев. Спинку каждого стула обвивали виноградные лозы. Столы были уставлены золотыми корзинами со стекляблоками, медовыми трубочками и леденцами-шипучками в шоколаде, а также кувшинами с огненным сидром и засахаренным льдом. Оркестр проверял инструменты; в отдалении одобрительно громыхало небо; в воздухе, подвешенные в сотнях хрустальных сфер, головокружительно благоухали цветы. Даже солнце, преисполнившись значимости момента, вне графика подкрасило облака нежно-розовым, медовым и мандариновым.
