– Самая красивая женщина на свете – это певица Шер, – сказал я.
– Что ты нашел в этой лошади? – мгновенно отреагировал Энди, и студентки засмеялись. – Если она запоет в постели, я стану импотентом!
Не помню, как мы перешли к разговору об особенностях русской подледной рыбалки. Я не был подготовлен к такого рода беседам, хотя на зимнюю рыбалку в молодости ходил. Рассказал на всякий случай, как мой друг провалился под лед, и пока я искал жердь, чтобы его спасти, он сам вылез из воды, зацепившись за край полыньи.
– Не помню почему, но тогда мы оба обледенели. Может, я тоже провалился? Когда дошли до деревни, наши ватные штаны и фуфайки стали твердыми, как панцирь. Мы смеялись. Добрались до дома, выпили водки, согрелись. Все закончилось хорошо.
Вскоре вся местная публика была в курсе, что я – иностранец, умеющий ловить рыбу из проруби и добывать нефть из вечной мерзлоты.
– Ты – русский, – говорил Энди утвердительно. – Я прекрасно помню, что ты – русский. Ты должен сейчас же пойти вместе со мной.
– Куда? – удивился я столь быстрой смене его настроения.
– Поднимемся ко мне на этаж. У меня есть отличные записи Шер.
– Она же лошадь! – повторил я его слова.
– А я люблю лошадей! – Энди снова вытер губы большой, как медвежья лапа, ладонью.
Он собирался мне что-то показать, но произносил это слово настолько невнятно, что я заподозрил его в сексуальной заинтересованности. Квартира находилась в одном здании с «Безмозглыми»: мы были с Энди ближайшими соседями. До сих пор помню точный адрес, код подъезда, номер комнаты. Сегодня я был рад ему, как старому другу, потому что в этом городке у меня почти не было знакомых, а Энди не внушал опасений, несмотря на пьяную непредсказуемость.
Он привел меня к себе, чтобы показать свои акварели. И все они были посвящены большому городу, куда я собирался переезжать дней через десять. Современному Вавилону, последнему Риму – Нью-Йорку.
– Это – мой отец, – говорил Энди, показывая странную фигуру инопланетянина в черных очках. – Это – моя жена, – говорил он о картинке, полной цветов и фонтанов. – А здесь – мой дом в большом городе, куда ты едешь. Собственный дом. С садом. С балконами.
Из всех рисунков только дом был похож на что-то человеческое. Дом был похож на дом. Сад был похож на сад. Все остальное было до неузнаваемости трансформировано. Энди говорил мне:
– Если ты поедешь в этот город, то обязательно его увидишь. Он довольно заметный и красивый.
То ли из вежливости, то ли действительно тронутый произведениями (Энди начал рисовать в сорок два года), я хвалил работы, жал его огромную руку, уверяя, что никакая живопись не вызывала во мне столько чувств. Пора было прощаться, но Энди предложил выпить за новую встречу и взаимопонимание.
– Такое бывает только раз в жизни, – сказал он.
Затем события пошли по нарастающей. Энди купил мне пива, но я вытащил его за столик на улицу, сказав, что мне неуютно в молодежной среде. После пятиминутной беседы, слушая вой полицейских сирен и грохот поездов, он вдруг сказал:
– Русский, ты не видел Сильвию. Ты должен познакомиться с Сильвией. Она рисует еще лучше, чем я.
– В смысле?.. – Я опешил. – Прямо сейчас?
Оказалось, мы должны ехать к Сильвии немедленно.
– Это хорошая идея, Энди. Но ведь мы можем поехать к ней завтра. Мы можем поехать к ней когда угодно. Это очень красивое имя – Сильвия. Я уже очарован.
Но Энди не унимался:
– У тебя есть машина? Мы сейчас же должны поехать на Чапин-роуд, к Сильвии. Ты никогда не забудешь эту встречу!
Была пятница тринадцатого, я был навеселе. Суеверным меня назвать трудно, но пьяным за руль садиться не хотелось. Мы несколько раз выпили за то, что в этот несчастливый день будем счастливы. Я пил, но почему-то не очень в это верил.
– Чапин-роуд… Это туда, к озеру?
– Да! – радостно воскликнул Энди. – Хорошо, что ты знаешь. Всего сорок миль. Полчаса езды.
Еле передвигая ногами и руками, я поманил его в сторону своего дома. Пожалуй, я бы доехал. Но в пятницу тринадцатого числа? После восьми сотен миль дороги? Еще сегодня мы сидели по очереди за рулем с женой, возвращаясь из Нью-Мексико и Техаса. Машина находилась не в самом лучшем состоянии: нам повезло, что мы доехали без приключений.
Ключ от авто лежал у меня в кармане, но я не говорил об этом Энди. Мы под руку вели друг друга ко мне домой. Я врал, будто для того, чтобы взять машину, должен спросить разрешения у жены. Такого разрешения я бы никогда не получил, но Энди был предводителем «Общества безмозглых», такому ничего не объяснишь.
Он привел меня к дому и бросился к телефонной будке. На первом этаже, как назло, в тот день открывалось какое-то кафе. Такое же безмозглое. Учредители устроили банкет, пили вино и кричали. Наше появление в обнимку с Энди было встречено с веселым гостеприимством. Еще большую радость всем доставил разговор Энди с Сильвией. Он говорил:
– Ты не поверишь, но я сейчас приеду. Ты когда-нибудь видела русских? Я приеду к тебе с самым настоящим лихим русским, который собирается вести машину, когда сам едва стоит на ногах. …Сильвия, он не рисует, но зато любит подледную рыбалку. По-моему, это одно и то же. Тем более он хорошо разбирается в живописи.
Я плохо разбираюсь в живописи, а в тот вечер просто выходил покурить в свой безмозглый двор. Я скоро должен был уезжать в другой город, который в реальности нарисовал вовсе не Энди. Я повздыхал, покорчил ребятам удивленные рожи, вышел с Энди во двор и сказал:
– Я поговорил с женой. Она против. Она не даст мне ключей от машины, и если мы сейчас с тобой куда-нибудь поедем, она мне никогда ничего не даст… Ты обижаешься?
– Обижаюсь, – ответил Энди, и глаза его наполнились подозрением и злостью.
– Тогда извини, – сказал я ему с облегчением и, чтобы избежать продолжения беседы, пошел домой.
Дома по телевизору показывали «Кошмар на улице Вязов». Непревзойденная вершина местного кинематографа. Меня быстро простили, сказав, что на Чапин мы можем съездить даже завтра, и я был счастлив разрешением вопроса.
Энди появился через несколько минут. В глазке замочной скважины я не сразу его узнал. Когда он зашел в квартиру, мои девки быстро спрятались в спальне. Я вновь остался наедине с ним и с разговором о Сильвии.
– Сильвия, только Сильвия может нам помочь, – повторял Энди, съев кусок арбуза, соленый огурец, валявшийся на столе, и выпив чашку предложенного ему кофе.
Вскоре Энди заговорил о другом. Ему пришлось забыть о Сильвии, потому что я все равно никуда бы не поехал. Он заговорил о России. Сказал, что очень расстроен тем, что русские больше не будут колотить ботинками по трибунам ООН. Это было так хорошо, пока в природе существовали совсем другие люди. Что он тоже – совсем другой человек и считает себя немного русским.
– Матушка-Россия… – сказал Энди и схватил лежащий на телевизоре большой надувной глобус. – Мой отец был датчанином, мать – англичанкой, а я получился просто русским. Обыкновенным русским Энди. Как мое имя звучит по-вашему?
Я объяснил. Потом мы легли с ним на пол, с этим необъятным русским человеком. У нас был такой полубалкон, открывающийся снизу, но хозяин дома зачем-то поставил задвижку, чтобы дверь открывалась лишь на треть. Мы легли на пол и стали курить.
– Матушка-Россия, – высокопарно обратился ко мне Энди. – Можно я позвоню брату в Ричмонд? Представляешь, в Ричмонде живет мой брат-близнец. Совершенно такой же, как я, по виду, но другой по внутреннему содержанию. Я живу на его средства уже восемь лет, как переехал в эту дыру. Мы с ним близнецы, но он совсем не такой, как я. Он – не русский американец. Он – американский американец.
Что я мог ему ответить? Что никогда не хотел бы вновь оказаться в Ричмонде? Что прошлой весной перевернулся там на машине и чудом остался цел и невредим? Энди ответил, что у него тоже есть причины не любить этот город, после чего стал звонить своему брату Тони.
– Тони, – сказал он. – Извини, что так поздно. Мой русский друг предоставил мне возможность позвонить тебе этой ночью… Как дела?
Не знаю, что ответил брат-близнец, но Энди вернулся к окошку буквально через минуту очень подавленным.
– Ну, и что тебе сказал твой Тони? Пожелал спокойной ночи?
Энди улегся на полу и стал молчать. Ричмонд. Место многих людских катастроф. Минуты через три он, словно вспомнив мой вопрос, ответил:
– Уже поздно. И мой брат хочет спать.
Потом Энди долго над чем-то хихикал и иронически повторял: «Мой брат-близнец».
Вдоволь повеселившись, он сказал:
– Знаешь, вся моя жизнь – это «Вишневый сад». Ты читал такую драму у русского писателя Чехова? «Вишневый сад»! «Вишневый сад»! – страстно повторял Энди.
В промежутке между сантиментами он пытался схватить за ногу мою приемную дочь, которая из любопытства выбралась в комнату. Она послушала излияния Энди и вскоре закрылась на замок в спальне.
