Покуда бортмеханики иронизировали по поводу искусства навигаторов, те, взяв высоты звезд, удалились в палатку.
Первым закончил расчеты флагштурман Гордиенко.
Командиры кораблей внимательно следили за тем, как он проводил линии астрономических положений на полетной карте. Линии пересекались в центре острова Рудольфа.
— Что? — воскликнули пилоты. — Сели на Рудольфа? Миша, закрой свою гастрономию! Где жилье?
Гордиенко и сам с удивлением взирал на результаты своих расчетов.
— Что ж, напутал. Подождем результатов других штурманов. А я пойду еще раз измерю. — И флагштурман, не скрывая смущения, вышел из палатки.
Фарих сказал:
— Надо ждать результатов измерений астронома. У него хотя и медленнее, но абсолютно точно.
У двух других штурманов результат оказался таков: местонахождение — остров Джексона, тридцать километров южнее острова Рудольфа.
— Похоже, — заметил второй пилот Фариха, молчаливый Эндель Пуссеп. — Но вообще, — он оглядел сидевших за столом летчиков, — мне эти места удивительно напоминают Рудольф. Вот только ни огонька.
— В этом-то и дело. Федот, да не тот.
Пилоты посмеивались, глядя на Пуссепа.
Вошел Гордиенко, пожал плечами:
— Тот же результат!
— Как вы рассчитываете? — поинтересовались штурманы.
— У меня свои таблицы, составленные Федоровым — астрономом первой дрейфующей станции.
— Весь мир считается с «Астрономическим ежегодником», а у вас свои таблицы. Хорош флагштурман!
Фарих обнял навигатора за плечи.
— Иди, Миша, отдохни. Завтра проверишь. Ты здорово устал.
— Да, да, надо отоспаться, — смиренно согласился Гордиенко. — Видно, сбило у секстанта призму при посадке. Отсюда так упорно идет ошибка.
Забрались в спальные мешки, но не спали. Ждали результатов расчетов Шаврова. Он сказал:
— Сидим на северной части острова Джексона. В тридцати километрах от места своего назначения. Это абсолютно точно. До двухсот метров.
* * *
Утро пришло серым, пуржистым.
Устроившись в палатках поэкипажно, люди занимались своими делами. Дежурные заботились о питании. Остальные играли в домино, читали. Но стоило завязаться разговору, как он неизменно сворачивал к их довольно невеселому положению.
Стоял конец октября. В этих широтах устанавливалась прочная полярная ночь: беспросветная, пуржливая, морозная. Только чудо могло помочь колесной машине взлететь в таких условиях. О каком взлете могла идти речь, когда, чтоб не сбиться с пути, от машины к машине специально понатыкали черных флажков?
Прошел день, еще, еще и еще…
Палатки обложили кирпичами из плотного снега. Ветер выдувал тепло.
И небо постоянно было затянуто тяжелыми облаками.
Регулярная связь с Тихой и Рудольфом поддерживала неизменную надежду, что не нынче, так завтра будет ясная погода, им помогут выбраться из ловушки и они тоже включатся в поиски самолета Леваневского.
Прояснело наконец.
Где-то невероятно далеко на юге, так далеко, что, может быть, это только казалось, тлела заря. На севере ярко-ярко светили звезды.
Под моторами всех машин дружно шумели подогревные лампы.
Вооружившись лопатами, экипажи откапывали огромные колеса.
Первым пошел на взлет самолет Фариха. Моторы выли на полных оборотах. В первые мгновения казалось, что самолет набирает скорость. Но, не пройдя и пятидесяти метров, машина намертво завязала в сугробе.
И все-таки решили пробить в снегу взлетную дорожку хоть для одного самолета. Бились целый день. Но вечером поднялся ветер. К утру на месте пробитой траншеи была снежная целина.
Время коротали хождением в гости друг к другу. Много читали.
Стоило появиться звездам, как навигаторы и астроном снова и снова принимались уточнять местоположение.
Линии проходили у Джексона.
Однажды на помойке заметили голубых песцов. Решили ловить. Они улизнули. Единственным утешением было, что видели каких-то очень больших песцов, гораздо больше, чем тундровые.
Машины настолько засыпало снегом, что они походили на снежные горы.
В одну из светлых ночей поднялась небывалая тревога.
К юго-западу низко-низко над горизонтом двигалась какая-то зеленая звездочка.
Пока вызывали астронома, звездочку скрыл туман.
Астроном очень серьезно выслушал очевидцев. Долго думал. Потом сказал, что, должно быть, был болид — род крупного метеора.
Каждое утро поднимались очень рано. Откапывали входы в жилье, откапывали самолеты, пробивали дорожки между снежными домами. Экипаж Фариха принялся за постройку просторного ледяного зала — своего рода кают-компании.
Как-то к Фариху, дежурившему по кухне и мывшему посуду после еды, пришли бортмеханик Кекушев и его помощник Терентьев.
— Разрешите нам, Фабиан Брунович, отправиться пешком на Рудольф. Дойдем.
— Ни в коем случае. Темнота. Трещины. Медведи. Заблудитесь. Вот-вот будет погода, с Тихой прилетят Мазурук с Аккуратовым — вывезут.
Кекушев вздохнул:
— Фабиан Брунович, да мы на Рудольфе сидим. Километрах в десяти от базы…
Фарих сначала вытаращил глаза, потом сощурил их и двинулся на Кекушева с Терентьевым.
— Вы что, — взъярился Фарих, — разыграть меня задумали, как всех часами с кукушкой? А?
Кекушев с Терентьевым едва успели ретироваться с кухни. Что касается Фариха, то он еще долго гремел алюминиевыми тарелками и кричал, что он не из таких, кого можно так легко купить. Он в Арктике не мальчик. Знает, почем фунт лиха, и на авантюру не пойдет.
Дело было в том, что старейший полярный бортмеханик Николай Кекушев по совместительству считался крупнейшим полярным мастером крупного розыгрыша. Так, пролетая однажды по трассе Главсевморпути, он на каждой станции рассказывал, что Первый госчасовой завод в Москве приступил к выпуску оригинальных настенных часов с «кукушкой». Только вместо цифр на циферблате — портреты первых двенадцати Героев Советского Союза. Первый час — Ляпидевский, второй — Водопьянов и так далее, а двенадцатый час — Отто Юльевич Шмидт. И когда наступает двенадцать, то в раскрытое окно часов выглядывает голова самого Шмидта.
Рассказано это было настолько тонко, что общественные организации всей Арктики начали слать по радио массовые заказы в Москву на высылку таких часов для премирования передовиков…
Фарих продолжал греметь посудой. Кекушев и Терентьев стояли за палаткой. Бортмеханик никак не мог решиться уйти, отказаться от своей идеи, что они находятся на острове Рудольфа, рядом с базой. Очертания гор, характер льда, вся обстановка подсказывали Кекушеву, что это так, никак иначе. И он в душе удивлялся своему начальнику, опытному арктическому пилоту, у которого в этот раз словно пелена была на глазах.
