больше. Вечером, погуляв с котом, я услышала шепот, он неразборчивый, но настоящий. Потом прошел, и я решила никому больше ничего не говорить. Снова оставила свет, фонарь положила под подушку, телефон рядом.
Секунду назад снова слышала шепот, разобрала только: «Ты должна проснуться». Не знаю, что это значит, но планирую поискать в интернете. Завтра напишу, что нашла.
Перечитываю четвертый день несколько раз, ощущаю мурашки, ползущие по спине, и злость от несправедливости.
— Я бы поддержал тебя, — говорю вслух шепотом, обращаясь через дневник к Незнакомке.
Нюхаю страницы, и слышу аромат корицы. Вдыхаю с жадностью, трусь щекой об исписанные листочки, утыкаюсь лицом в разворот блокнота. Потом закрываю его, прижимаю к груди и еще долго сижу так, негодуя от поведения ее родителей. С неохотой кладу блокнот обратно, несколько минут болтаю с мамой, слушаю сплетни про ее подруг, кто развелся, кто забеременел, кто потолстел. Желаю ей доброй ночи, и сам ложусь спать. Вспоминаю губы Незнакомки и провожу пальцем по свежей ране на предплечье. Нутро заполняется сладким тянущим чувством. Не замечаю, как проваливаюсь в сон.
Пятый день.
Просыпаюсь резко, вскакиваю на кровати и несколько минут пытаюсь отдышаться. Я видел ее губы, они отчетливо шептали, что нужно просыпаться, а еще руки. Незнакомка тянула ко мне свои руки, тонкие, худые, с выпирающими костяшками и длинными пальцами. Я стремился к ней навстречу, тянулся, хотел бежать, но она только отдалялась, словно что-то утягивало ее подальше от меня. Теперь сижу под одеялом, обхватив колени, и вспоминаю ее ломаные изгибы запястья, плавные движения губ и мелодичный шепот. Хочу прочитать дневник залпом и узнать, кто она, а потом прийти к ней и с порога сжать в объятьях, сказать, что теперь все будет хорошо, что я принимаю ее такой, и буду защищать. Сползаю с кровати, подхожу к окну, но блокнот не беру, а вместо этого гипнотизирую серое небо, мрачную землю и угрюмых прохожих, которые согнулись и бредут по своим делам, прячась от мира под черными зонтами. Несколько раз зеваю, потом рассматриваю в зеркало лицо: синяк пожелтел, прыщи немного поутихли в своей красноте, ссадины почти зажили. Иду на кухню, мама вновь читает, сидя за столом у окна. Предлагает мне оладушки со сметаной, и я с удовольствием ем. Она не упоминает алкоголь, чему я несказанно рад, но тревога не уходит, боюсь, что стоит мне расслабиться на секунду, и мама снова напьется, а ведь завтра ей на работу. Бросаю взгляд в сторону и цепляюсь за кружку отца: серая с тремя белыми ромашками, изогнутой белой ручкой, облепленная пылью, стоит в самом углу на полке, чуть прикрыта двумя пустыми банками. Стискиваю зубы, чтобы не дать волю вскипающим эмоциям. Мама замечает мой взгляд и останавливается на знакомой кружке. Вижу, что ее глаза наливаются слезами, стараюсь отвлечься, думая о блокноте, конфетах, о тонких пальцах и шепчущих губах, прячу руки под стол и веду пальцем по предплечью, нащупывая рану, которая покрылась тонкой корочкой. Тревога отступает медленно, сползает из груди в живот, оттуда по голеням в пятки и рассыпается по полу.
— Твой отец любил оладушки, — говорит мама, промокая глаза полотенцем, — я ему их перед работой готовила, а с собой бутерброды делала. Он только чай пил, кофе не любил.
— Я помню, мам, — отвечаю нетерпеливо, не желая вновь предаваться горю.
Она понимающе замолкает, но надолго задерживается на серой кружке с ненавистными мне цветами.
Следующие несколько часов смотрю детектив у себя в комнате. Убийца оказывается шизофреником, которого преследовали голоса, твердящие, что нужно убивать. Внезапно понимаю, что Незнакомка тоже писала про шепот, который она слышит, и в голову закрадывается неприятная мысль. Но я ведь не раз слышал истории о призраках, даже от знакомых, и теперь начинаю сомневаться, прав ли я в своем неверии. Ищу в интернете истории о потустороннем, потом читаю статьи и рассказы очевидцев. Интересно, а папа рядом со мной? Может, он стал моим ангелом и послал мне Незнакомку, чтобы я не чувствовал себя одиноко?
Слышу звуки пылесоса, радуюсь, что мама занимается домом, но вспоминаю, что так будет лишь две недели, а потом еще столько же в запое. Решаю наслаждаться моментом, здесь и сейчас, снова смотрю в окно: моросит дождь, покрывая каплями стекло, а из приоткрытой форточки сочится холодный воздух, заполняя комнату ароматами поздней осени: свежесть, желтая подгнившая листва и влажный асфальт.
Уже полдня названивает Санек, но я не беру трубку, только бросаю косые взгляды на экран и выключаю звук. Один раз почти решаюсь ответить, подумав, что завтра в школу, там мои враги, а его отец мог бы помочь, но решаю даже не пытаться. Зачем я ему? Не станет он защищать незнакомца. Отбрасываю телефон на кровать, несколько минут мечусь по комнате, не зная, чем заняться, уроки делать не хочу, смотреть фильмы тоже, да и читать не готов ничего, кроме голубого блокнота. Мать заглядывает ко мне в комнату без стука, отчего я вздрагиваю и прячу руки за спиной.
— Андрюш, мне Олег звонил, хочет увидеться…
— Нет! — рявкаю, не позволяя ей договорить.
— Я его не пригласила к нам, конечно, — торопливо объясняет она, — просто на улице поговорим, и он уйдет.
Несколько раз с остервенением приглаживаю волосы к затылку, дышу поверхностно и часто, а челюсть уже сводит от напряжения.
— Мам, пожалуйста, не надо, — молю я, теряя весь запал за секунду, когда вижу безумную улыбку на ее лице. Она все равно пойдет, плевать ей на мои чувства.
— Не волнуйся, Андрюш, я быстро, — улыбка ширится, а в глазах сверкает странный блик, внушая мне тревогу вперемешку со страхом.
Не успеваю возразить, как она захлопывает дверь, а я несколько раз бью кулаком в стену от бессилия. Олег — это мамин бомжеватый друг, с которым она часто выпивает. Я с ним не общаюсь и вообще стараюсь не пересекаться, но временами вспоминаю его мутный взгляд и кривую улыбку, как будто он издевается надо мной, спаивая мою мать.
Навожу чай, пью, но тревога снова нарастает и вертится в животе, крутит кишки и желудок, ускоряет сердцебиение.
Он приходит. Стоит без зонта, серая борода промокла, жидкие волосы на голове висят сосульками, огромная куртка, усеянная жирными пятнами, местами порвана, ботинки с дырами, которые он не удосужился даже застегнуть, черные штаны, сползающие с его тощего зада под силой притяжения, потому что ширинка нараспашку, и держаться им не за что. Мать выбегает в тапочках и наспех запахнутой куртке, ноги голые, на голове
