Арита надо мной посмеивается, она уверена, что честных открытых людей не бывает, а я – вымирающий вид, который уже даже в Красную книгу заносить поздно. Но я с этим не согласен. Тем более, из уст Ариты это звучит странно. Она же психолог, так что должна понимать, что конфликты нужно решать, проговаривая. Как это… встать над ситуацией, кажется. А чтобы встать над ситуацией, нужно увидеть ее со всех сторон. То есть опять же – проговорить с противоположной стороной. Так что открытые отношения спасут мир, просто любую проблему можно и нужно обсудить. Взять хотя бы конфликт Жени с Джанибекяном и, как следствие, конфликт Жени с Жанной Сергеевной. Стоило только проговорить его со всеми сторонами, и он оказался легко разрешим.
Люблю, когда все складывается удачно. Когда в одну точку сходятся несопоставимые, казалось бы, линии и все решается ко всеобщему удовлетворению.
Примерно с таким настроением и довольной улыбкой на лице я пришел во владения Гретты Олдерсон к спасенному Жене. Оставалось только рассказать ему о спасении, и можно было бы считать свою миссию выполненной. Вот только одно обстоятельство заставило меня перестать улыбаться. Жени на месте не оказалось.
Гретта с обстоятельностью эдакой домохозяйки вроде миссис Хадсон сказала:
– Ваш друг ушел утром, но обещал вернуться после обеда. Будете ждать или оставите сообщение?
Можно было бы, конечно, плюнуть на Женю, который убежал куда-то вопреки обещанию дождаться меня на месте, но обиды с моей стороны сейчас были непродуктивны. Во-первых, все уже было сделано, и оставалось только поставить точку. Во-вторых, Женя – взрослый мужчина, и у него могли возникнуть какие угодно дела, которые требовали быстрого включения.
И я уселся ждать, тем более что обеденное время подходило к концу, а значит, Женя должен был вернуться скоро.
Ждать пришлось недолго. Не прошло и получаса, как Евгений появился в фойе, трезвый, бодрый и немного возбужденный.
– Привет! – объявил он.
– Привет, – ответил я. Такое его настроение нравилось мне куда больше. – Я смотрю, ты поборол меланхолию.
– Поборол. У меня есть предложение: поедем в гараж, покидаем топоры?
– Поедем, – легко согласился я. – Тем более, и повод есть. В понедельник утром ты идешь к Джанибекяну. Он отнесся с пониманием к твоей истории и готов забыть о ваших мелких неурядицах.
Глаза Евгения засияли ликующим блеском, но радоваться, как оказалось, мне было рано.
– К черту Джанибекяна с его пониманием! – отрубил Евгений.
– Как это?.. – Его напор поверг меня в легкую растерянность. – Почему? Тебе работа не нужна? Ты миллион в лотерею выиграл? Или наследство получил?
– Прозерпину помнишь?
– Кого?
– Ну эту вашу предсказательницу, гадалку, или как ее там. Короче, я был у нее. Все просто, Нильс. Меня сглазили. Понимаешь? Сглазили! Но теперь все в порядке. Все в ажуре, Нильс! Она мне сделала приворот на удачу и на деньги. Так что теперь дела пойдут в гору. А Джанибекян пусть себе отсосет.
– Ты вроде не пьяный… – выдавил я через навалившуюся на меня смесь удивления и непонимания.
– Я совершенно трезв, Нильс.
И это было совершеннейшей правдой. Вот только глаза у Жени сверкали безумием, и это пугало сильнее, чем если бы он валялся здесь, как говорят русские, пьяным в стельку.
Глава 5
Всегда печально видеть, как разрушается то, что ты создавал своим трудом. Вдвойне печально, если труд был упорным. Втройне – если ты делал усилие над собой. А вот когда рассыпается в прах то, что ты созидал с благими намерениями, речь идет уже не о печали. Тут в ходу иные эмоции. И первое, что хочется сделать, – это крепко, от души выругаться.
Когда я был маленьким, мы часто ездили из Копенгагена летом отдыхать на море, в Лигурию, в маленький городок Сестри Леванте, расположенный километрах в сорока или пятидесяти к востоку от Генуи. Мои родители считали, что всем нам, северянам, остро необходимо получать «витамин солнца», а самый лучший, самый качественный его вариант изливается с небес именно в Италии.
От тех поездок у меня в памяти осталось немного: эмалевое небо, густая зелень туй и кипарисов, смуглые улыбающиеся мужчины в белых рубашках – уж и не вспомню, кем они были. Водителями? Портье? Продавцами? Гидами? Просто прохожими?
Еще помню горы фруктов на столе в гостиничном номере – моя мама «фруктовая мушка», как она сама говорит, и дня не может провести, чтобы не съесть абрикос, грушу, какую-нибудь маракуйю или на худой конец банан или яблоко. Помню вино в темных бутылках, фейерверки в ночном небе в честь какого-то местного праздника – вот, пожалуй, и все, не считая пляжа.
Этот самый пляж, небольшой, необычный для тех мест, потому что почти везде была галька, а там именно песок, на который накатывали ленивые волны Средиземного моря, стал, пожалуй, самым ярким моим детским воспоминанием. Квинтэссенцией детства, если так можно выразиться.
Мы приходили туда утром. Родители расстилали на лежаках полотенца, отец поправлял зонт, чтобы тень падала правильно, а я уже несся к полосе прибоя, размахивая пластмассовым синим ведерком и совком, сделанным в форме черепашки.
Моей страстью, смыслом моего существования в тот период было возведение замков. Песочных, разумеется. Или песчаных, даже не знаю, как правильно. Меня не манило море, не радовали мороженое и холодный арбуз, который разносили в лотках смуглые подростки. Я не хотел играть с другими детьми, особенно с туповатыми англичанами и шумными, невоспитанными немцами.
Я строил. Это было божественно, потому что… Наверное, потому что было связано с творчеством и созиданием, и тогда, в четырех– или пятилетнем, не помню точно, возрасте, я впервые ощутил все волшебство процесса. Я был практически богом! Совочком-черепашкой я копал в песке колодцы, в которые просачивалась вода, и представлял, что это огромные карьеры, на краях которых столпились тысячи крохотных строителей, готовых по приказу своего повелителя приступить к созданию самого великого в мире замка, неприступной крепости, слава о которой останется в веках.
Зачерпнув ладошкой мокрый песок из колодца, я начинал отливку фундамента замка, выпуская водно-песчаную пульпу из неплотно сжатого кулака. Это было не очень интересно, но важно – от того, насколько ровно будет сделан фундамент, зависела высота будущего замка.
В процессе я разговаривал с невидимыми строителями, подбадривая их словами из телепередач и мультфильмов: «Давайте, парни, давайте! Солнце высоко, а беда близко! Скоро коварный враг вступит на наши земли, а у нас еще нет стен, чтобы защитить наших детей!» Ну и так далее.
После фундамента наступало время башен. Основу для них я делал из сырого песка, набрав его в ведро, а затем полужидким песком доводил до совершенства, создавая зубцы, кровли, шпили, башенки и всевозможные архитектурные излишества.
В центре замка я возводил донжон. Это была кульминация строительства, вершина моего фортификационного искусства. Чтобы донжон получился как можно выше, я использовал для каркаса обломок черенка от сачка и пластиковую ракетку для игры в сквош, у которой потерялась пара. Над донжоном я трудился иногда около часа, постепенно делая его выше, толще, величественнее. Когда основа башни достигала моего плеча, я делал шпиль и приступал к украшательству. В итоге получалось нечто, одновременно напоминающее замок Золушки и крепость Людовика Второго Баварского Нойшванштайн.
Весь пляж – мне так казалось! – приходил смотреть на мое творение. Взрослые восторгались, дети завидовали. Солнце бешено сияло в небесах. Мои родители сдержанно гордились в сторонке. Какой-нибудь толстый немецкий мальчик норовил «как бы нечаянно» попасть в замок мячом. Его родители порицали хулигана, а я прикрывал замок всем телом, готовый в тот момент погибнуть за него.
Это был мой триумф, и лучи славы согревали меня куда сильнее, чем лучи солнца.
А потом, под вечер, происходило то, чему я не мог дать объяснения: море, ласковое и теплое, то самое море, что плескалось в десяти, двадцати, а иногда и пятидесяти шагах от замка, вдруг начинало двигаться ко мне, словно неисчислимые вражеские полчища. Медленно, но неотвратимо они приближались, пожирая пространство, и вот уже первые волны начинали лизать подножие песчаных стен.
И происходила катастрофа…
Много позже я узнал, что во всем был виноват прилив, из-за которого и повышался уровень воды. Но тогда, в детстве, это было высшей несправедливостью – море поднималось и уничтожало все плоды моих трудов, мою гордость, и даже спросить оказывалось не с кого, виноватых не было. Я рыдал до икоты, отказывался от еды и питья. Родители были расстроены и даже решили отказаться от посещения пляжа, перенеся купание в бассейн отеля, но обиды хватило всего на два дня – могучая тяга к творчеству звала меня на берег, туда, где тысячи незримых крохотных строителей ждали своего повелителя и Демиурга…
