фонариком, откинул с лица волосы – и не сразу понял, что это Ира. Стал будить, кричать, теребить недвижное тело… Чтобы ожила, чтобы проснулась, чтобы хоть застонала от боли… Ничего.
На ощупь, спотыкаясь, приблизился Артур, спросил:
– Кто это?
Никита помолчал и еле слышно ответил:
– Ира… Не трогай. Пусть полежит.
И только тут вдруг заплакал, поминая свою Ирку, и погибшего на фронте отца, и сгинувшего в лагерях деда, и мать, рано умершую от голода: всех-всех, ушедших с этой земли на небо.
Тяжелой была середина двадцатого века.
…Лешкину посылку открыли на поминках – там была зеленая от плесени колбаса, долго плутавшая по почтовым пересылкам. Да еще тут, на целине, пролежала две недели в ожидании.
Свадьбу отложили.
* * *
В этом южном городе у моря прошло все детство Ларисы. Домика половина, но зато дворик, а там три абрикосовых дерева.
Как и все местные жители, к морю они не ходили: чего они там не видели? Море было повсюду – синело, серело, белело, ослепляло…
Жили хорошо. Папа Ярополк Сидорович уже был в отставке.
Хрущев тогда много военнослужащих погнал на пенсию – сокращение армии. Но дело отец себе нашел – устроился консультантом по военным вопросам на местной киностудии. Ему там нравилось. К нему прислушивались, советовались, были почтительны. Он был непримирим к не по уставу надетой пилотке или к ордену, не положенному в ситуации, изложенной в сценарии.
Ярополк гордился своей работой. Кстати, это был приработок, пенсия у него была приличная, хотя возраст – под пятьдесят. Но война состарила их поколение, и ныли раны в сырую погоду, и память проклятая напоминала ушедших, особенно в дни праздников.
Мама была учителем истории и литературы в школе, может, от этого и Ларисин интерес к русской истории. Еще была сестра Оля, младшая школьница.
Ларисино желание учиться в Москве отец одобрял – медалистка, не в техникум же ей. А вот какие у нее теперь друзья, очень хотел бы знать. Лето кончалось, но еще несколько дней могли побыть все вместе.
Утром она получила телеграмму. И сразу же ушла из дома.
День был жаркий, воскресный. Мама Лиза пекла пирожки с абрикосовым вареньем. Оля помогала, но без особого интереса – с утра сильно болело горло, но признаваться не хотелось, мама сразу такую панику поднимает.
К обеду Лариса появилась.
– Руки мой, – приказал отец.
Вид дочери ему не понравился. Да и младшая была не лучше, у нее начался страшный насморк, и она чихала прямо на пирожки.
– Лиза, дай ей носовой платок.
– К столу, – сказала мама Лиза, внося красивую супницу с горячими щами.
– Я не хочу, – прохрипела Оля, – ее вдруг вырвало прямо на пол.
Ярополк Сидорович всегда терялся, когда дочери болели.
Он даже ушел из комнаты. Мама Лиза приказала Ларисе принести тряпку и приложила руку к Олиному лбу – обожглась.
– Градусник, быстро!
Смерили – за сорок. Это был менингит.
Поздно вечером, после того как скорая увезла Олю в больницу, Ярополк Сидорович спал, а измученная мама Лиза сидела на кухне без сил. Лариса сказала:
– Я билет поменяла. Завтра уезжаю. Там у нас беда, похороны.
…После менингита получилось осложнение – Олино личико перекосило, сказали: парез навсегда.
* * *
Разбирательство трагедии было поверхностным. Записали: несчастный случай. Следователь казах больше всего мечтал, чтобы все студенты уехали отсюда и больше никогда не попадались ему на глаза.
Погибли три студентки, и еще скончались в больнице шофер с подругой.
Своих быстро похоронили, а приезжих надо было срочно отправлять в Москву – пусть там сами разбираются. Никакой иной возможности отправить тела погибших девушек, кроме как в грузовом вагоне, прицепленном к пассажирскому, – не было.
Студентам был подан отслуживший пульмановский вагон, с запасных путей. На окнах вытертые бархатные шторы с фестончиками, на два купе неработающая душевая кабинка с раковиной. Целиноград старался извиниться за недогляд и как-то скрасить ребятам долгий путь домой.
Но сама мысль, что погибшие девчонки едут с ними в одном поезде, убивала. На Никиту было страшно смотреть. С ним боялись говорить, ранить любой репликой, но от этого он становился еще отчужденней. Артур и Лешка поменялись с кем-то купе, чтобы оказаться рядом с Никитой. Четвертой к ним села дура из комитета комсомола и всю дорогу клялась Никите, что она лично этого так не оставит. Она найдет виновных и покарает. Лезла к нему обниматься и плакала в голос. Потом удалось ее напоить, и она заснула.
Лариса и Тамара ждали состав на перроне. Испуганная Тата, мать Артура, тоже пришла на вокзал, но она никого не знала. Никаких цветов и улыбок. Небольшая группка в черном держалась отдельно.
Состав медленно подползал к Курскому. Уже было видно, что у окон толпятся ребята. Вагон дрогнул и встал, но двери не открылись. Проводницы в тамбурах никого не подпускали к дверям. Странно, поезд стоял, а никто не выходил.
– Ой, – сказала зоркая Тамара и показала назад.
Там далеко, из хвостового товарного вагона выносили три гроба. Группка в черном немедленно ринулась туда, но бдительные стражи встали наперерез, растопырив руки – нельзя.
Артур, стоя у окна в коридоре, хорошо видел и девочек, и маму. Хотел открыть окно, тут же гаркнули проводницы.
Ждали долго. Было жарко и душно. Вернулись в купе, но и там запретили открывать окна. Проводницы, как крысы, шныряли между ребятами по проходам. То и дело слышалось: нельзя, не положено, отойти от окон. Кочетков зычно скомандовал – вернуться всем на свои места.
После аварии он максимально пытался не возникать, хотя у него было алиби: в машину тогда его позвал сам директор совхоза. Да и подозреваемого в аварии он уже нашел и телеграфировал кому положено, что преступник обнаружен, причем лично им самим, а не безответственными казахскими следователями.
Духота была невыносимая. Берта-сердечница покачнулась. Леша подхватил ее и передал Артуру:
– Держи! – и решительным шагом двинулся к проводнице, доставая из кармана какую-то красную книжечку.
– Вы хотите неприятностей, – ласково спросил он, помахивая книжечкой ДОСААФа, не более того.
Но обалделая проводница моментально достала свой ключ и открыла какое-то спецкупе с широким диваном, куда Артур и Лешка внесли еле живую Берту.
Спустя час открыли двери вагонов. Распаренные студенты протискивались сквозь застывших, как в почетном карауле, толстых теток-проводниц и падали в объятия родителей и друзей. Когда Артур уже оказался на перроне – мама и Лариса кинулись к нему с двух сторон и даже слегка столкнулись лбами.
– Минуточку, гражданин Смирнов, – сказал ему чей-то голос, и двое убедительного вида милиционеров в синей форме немедленно повели его куда-то прочь.
– Лариса, мама, – крикнул Артур, – возьмите рюкзак, там вам…
Но рюкзак уже нес вслед за ним молоденький милиционер, дивясь тяжести: там были книги.
Они сидели в Лешиной квартире и говорили об Алике.
– Нет дыма без огня, – безапелляционно заявила Берта, – сколько раз я видела его в
