лица. Артур, которого в процесс написания сценария вообще не посвящали, восхищался быстротой перемен и гладкими отточенными формулировками.
Тетка из деканата понимала, что влипла. Тамара и Лариса тихо попросили их отпустить на лекцию по истмату, и она машинально кивнула. Девочки ушли на цыпочках, дабы не мешать святому партийному таинству.
Лешка кончил диктовать настолько патетично, что декан неожиданно для себя встал. Потом Леша театральным жестом разорвал черновик и выбросил в корзину для бумаг.
– Разрешите идти? – по-военному спросила тетка из деканата и была милостиво отпущена.
– Хорошая работа, – похвалил декан. – Надеюсь, завтра не опростоволоситесь?
– Никак нет, – соответствующе духу кабинета сказал Леша.
– Завтра будут важные гости, учтите, – декан покосился в сторону портрета вождя, создавая впечатление, что не иначе как он лично будет внимательным зрителем их представления.
У Артура нехорошо заныло в животе. Но тут Никита, Леша, Берта и Ирина направились к двери. Артур потянулся за ними.
– А вас, Смирнов, попрошу остаться.
Голос не предвещал ничего хорошего.
Зоя заинтересовалась корзиной для бумаг, но как ни перебирала всякий мусор, даже мельчайшего обрывка от пресловутого черновика не было, хоть ты тресни.
– Ну что ж, Смирнов, спасибо за сигнал, – со значением произнес декан. – Лучше, как говорится, перебдеть. Но все хорошо, что хорошо кончается. Садитесь!
Тема была неприятная, никакого сигнала Артур не давал, он подозревал, что стукнула Рогова или просто трепанула, а он ни при чем. Но не тот момент, чтоб устанавливать истину. Артур сел на краешек неудобного стула и усилием воли подавил бурчание в животе.
– Вас хорошо характеризуют товарищи, и я рад, что есть решение предложить вам, как человеку серьезному и ответственному, подать заявление в партию – сначала, конечно, в кандидаты.
Артур похолодел – опять анкета, опять проверка. А вдруг? Нет, куда ему с подмоченной биографией претендовать на такое?!
– Спасибо за доверие, – сказал он и, напрягшись, вспомнил: – Ермолай Евтихианович, может, немного рановато, я без году неделя первокурсник, еще не освоился, не огляделся.
– Успеете. Время есть.
Он готов был продолжить мысль, но в дверях появилась Зоя:
– Вам звонят, – и показала пальцем наверх. Декан отправил Артура из кабинета и вслед крикнул:
– Устав возьмете в парткоме!
Верная Лариса ждала в коридоре:
– Что?
– В партию предложил.
– Ух ты, – восхитилась она, – вот это удача, ты далеко пойдешь, Смирнов.
– Что же с нашим капустником завтра будет?
– Заболеют.
– Как?
– Решили дизентерией.
Артур не понял:
– Все?
– Хватит одного. Да ладно, Смирнов, не дрейфь. – И добавила просительно: – А можно я тебя буду звать – Алик? Сейчас это модно.
Артур и вправду немного тяготился своим именем Овода – оно как будто призывало его к самопожертвованию. А не хотелось.
– Давай, – согласился он, – Алик так Алик.
Лариса привстала на цыпочки и поцеловала Алика в щеку:
– Поздравляю, Алик. Надо всем сказать, чтобы тебя больше не звали Артуром.
– И Тамаре, – подчеркнул Алик.
– А при чем здесь Тамара? Она, между прочим, замуж выходит. Не слышал? За Финкельмона. Ей все равно, как тебя зовут.
Впереди была первая зимняя сессия, и Алик больше не мог ни о чем другом думать.
* * *
Дома у Роговой был скандал. Он возник неожиданно в самом неудобном месте – прямо в прихожей, под вешалкой, где уже теснились зимние шубы и сладко пахло нафталином.
Мама и папа были ошарашены. Папа в тапочках и пижаме только что вошел с газетой и двумя ноябрьскими открытками. Дочь, проверяя перед уходом папку с лекциями, скучным бытовым голосом сказала:
– Родители, я выхожу замуж, – мы так решили.
– Кто мы? – спросила Тамарина мама тихо, почти шепотом.
– Расписываемся и будем просить общежитие, – сообщила Тамара, разглядывая свое расписание.
– А какие условия у… у твоего… – замешкался папа с определением, – товарища?
– Яков Финкельмон, – четко проговорила Тамара. – Учтите, я буду менять фамилию.
Эта новость по ужасу перекрыла первую. Мама и папа переглянулись.
– Нда-с, – вздохнул папа, – и чем тебе не нравится фамилия Рогова?
– Жена обязана принять фамилию мужа, как мама папину. По закону.
– Я была Синицына, – неуверенно произнесла мама. У нее усилился тик, брови буквально подпрыгивали.
Рогов посмотрел на часы.
– Тамара, – сказал он, – идем поговорим.
Они прошли вглубь квартиры в кабинет.
За дверью – ни звука. Это было совсем ужасно. Тамарина мама в коридоре набрала номер подруги.
– Ты помнишь мою девичью фамилию? – тихо спросила она.
– Гуревич, – ответила подруга. – А что?
В кабинете что-то упало. Там было нехорошо.
– Ничего. Напоминаю, я была Синицына. – И положила трубку.
* * *
В загсе, кроме Финкельмонов, были Артур и Лариса как свидетели. Они поставили свои подписи, как и положено, после молодоженов. Только они подошли к Тамаре и Яше с поздравлением, как молодая жена неожиданно сухо сказала:
– Спасибо, все свободны, до свидания.
Лариса с цветами за спиной замерла. Артур застыл с протянутой для рукопожатия рукой. Финкельмоны удалились. Лариса так и осталась со своим букетом.
– Вот так свадьба, – сказала Лариса.
– Нормально, сейчас все так женятся, – пожал плечами Артур.
– Алик, – взмолилась Лариса, – если мы когда-нибудь поженимся, дай мне слово, что у нас будет нормальная свадьба. Дай мне слово!
Артур пожал плечами. Он вообще не торопился, так много было нового и интересного впереди в жизни. Ему еще надо было получить профессию, найти хорошую работу, жилье, наконец. Вообще сама постановка вопроса его удивила. Слово какое дурацкое – «свадьба».
* * *
Летними вечерами на дачном балконе у Артура бывали долгие разговоры с отцом. Савелий Карпович раскладывал домино и всегда выигрывал. Артур задавал вопросы. Однажды спросил про деда, папиного отца, которого он видел только на фотографии.
– А когда он умер?
Оказывается, дед умер первого мая – в День трудящихся всех стран. Все отдыхали, включая похоронные услуги. Не положено было портить этот день. И второго тоже.
Бабушка, как продукт старого мира, требовала священника, дабы отпеть. Савелий, будучи уже с партбилетом, категорически в этом отказывал.
– Правильно, – одобрил сын, – но ты мог ей объяснить.
Савелий Карпович задумался. С того дня, когда его, партийца с 24-го года, заподозрили в пособничестве троцкисту, он стал иногда задумываться. Ясно, что окопались в святом деле грязные люди, но как с этим быть? Как их распознать?
– И что? – не унимался сын.
Отец нехотя промямлил:
– Зять помог, отыскал расстригу и приволок за шкирку.
– И что бабушка?
– Что с нее взять. Ты же видел, у нее вся комната была, как иконостас.
– Пап, а мама как там появилась?
– А Таточка у соседей гуляла на празднике. Там песни пели, хохотали. Ну, я пошел навести порядок.
– Навел?
– К забору подошел, увидел девушку, подозвал, объяснил ситуацию.
– Это была мама? И что она сказала?
На самом деле Тата сказала: «У вас краска на шее, вы перекрасились, зачем?» Понятие «перекраситься» тогда было непростое, оно означало скрытого врага. Савелий сразу обозлился и говорил дальше очень грубо. Первая встреча была ужасной. Потом удалось смягчить. Побрил голову, стал похож на героя Гражданской войны Котовского.
Разыскал по своим каналам, где она живет, принес подарок – живого усатого сома. Наладил контакт с Анной Ивановной, смешно рассказал, почему покрасился –
