Тут же у кого-то нашелся шерстяной шарф. У другого казака вообще отыскались вязаные носки. Так и нарядили мужики обессилевшего ребенка.
– А чаво теперь с ним делать-то?
– Ну не бросать же ево тута…
– Эко ж ему досталось! Матку убили ироды. Да и батька евоный, поди, рядом мертвый лежит…
Казаки вопросительно поглядывали на командира. Рогожников, до селе наблюдавший за всем происходящим со стороны, кашлянул, чтобы скрыть вдруг нахлынувшее волнение и сказал:
– Пацаненка забираем с собой. Будем решать его судьбу в Троицке – и, обернувшись к Мякишеву, добавил – Везет тебе, казак, на спасенные души. Видать дар у тебя.
Иван переложил с руки на руку затихший сверток и смущенно ответил:
– Ваше благородие, это тот самый приблудный киргиз. Ну тот, который весной… Вон на нем и рубаха моя… Жинка моя ему отдала тогда… А это – он кивнул в сторону уже бездыханного тела женщины – мамка его получается…
…Придав всех убитых земле, уже ближе к вечеру отряд подполковника Рогожникова двинулся в сторону Троицка. Преследовать бандитов не имело смысла, они были уже далеко…
***
Восьмому правителю из династии мингов Махаммад Алихану в эту ночь не спалось. Ему было душно и жарко, хотя жаровни во дворце уже давно остыли, а за окнами пролетали редкие в этих краях снежинки. Он откинул шелковое покрывало, и две юные наложницы, лежащие рядом с ним, поежившись в сладком сне, еще плотнее прижались к горячему молодому телу Алихана. Правитель с минуту полюбовался на почти детские фигурки обнаженных девушек, еще час назад так страстно его ласкавших, осторожно отстранил от себя их нежные руки и тихо поднялся с ложа. Потом он заботливо укрыл наложниц покрывалом, накинул халат, валявшийся на полу, и подошел к окну.
Коканд спал. Где-то вдалеке время от времени постукивали своими колотушками сторожа, чуть ближе слышалось звяканье мечей и щитов караульных, гревшихся возле дымящих бочек, обильно политых бараньим жиром. Вдалеке подвывала собака. И над всем этим тихо царствовал пушистый снег. Начавшись с редких колючих снежинок, сейчас он летел мохнатыми хлопьями, покрывая белоснежным саваном все в округе. Вечнозеленые платаны и можжевеловые кусты, растущие под окнами дворца, быстро покрывались поблескивающими под огнями факелов шапками…
«К чему бы это? – подумал Алихан – Не начинают ли сбываться предсказания придворного астролога, предрекающего большие испытания, грозящие моим владениям?».
Правителю вдруг вспомнился рассказ, некогда слышанный им от своей бабки. Незадолго до его рождения вот точно также неожиданно на Коканд лег снег. И совсем скоро подосланный фанатик кинжалом убил его дядю Алимхана, правившего Кокандом одиннадцать лет и за свою жестокость прозванного в народе залимом. «А фанатик-то тот – размышлял Алихан – был подослан моим отцом». Дворцовые перевороты и убийства наследников престола были привычным делом в среднеазиатских царствах. И каждый из правителей, восходя на престол, первым делом старался устранить тех, кто мог претендовать на власть. Не исключением был и Алихан. И думая об этом, 24-летний хан, восседавший на своем престоле вот уже 12 лет, мысленно просил у небес: «О, Всемогущий! Ниспошли мне лучше смерть в бою, чем гибель от предательского кинжала или ядовитого шербета».
Снегопад прекратился. И теперь вся округа была непривычно белой. Снег лежал на крышах дворцов и хижин, на минаретах и крепостных стенах, на медресе и городской тюрьме…
«Говорят, где-то очень далеко – думал Алихан, любуюсь снежным убранством своей столицы – есть громадная страна, где так белым бело бывает по полгода. Где люди, спасаясь от стужи, надевают на себя меха и шкуры. Где царь сидит в золотом дворце на золотом троне. Об этом говорят купцы, побывавшие там. И называется та страна Россией. Приезжающие из Индии в Коканд британцы пугают, что когда-нибудь эти северные люди придут и сюда, разрушат наши минареты и мавзолеи, осквернят могилы наших предков… И зачем я связался с этим киргизским султаном?»
Повелителю явственно вспомнилось узкое лицо султана Кенесары с хитроватыми раскосыми глазами. Да, он льстил и, как подобает вассалу, приклонялся перед ханом, показывая всем своим видом покорность и преданность. Но в глазах его мелькали искры неподвластности и какой-то диковатой решимости. Формально этот султан был вассалом русского царя, но вот решил он вернуть под крыло Коканда всех своих диких сородичей.
И Алихан уступил. Не безвозмездно, конечно. Под знамена Кенесары было отдано шестьсот воинов Алихана. И где они сейчас? Воюют с неверными или уже нашли свою смерть где-то там, в снежной России?
Хан тяжело вздохнул, еще раз глянул в окно и направился к своей постели. Наложницы, обнявшись друг с другом, спали, улыбаясь каким-то своим видениям. Алихан скинул халат и нырнул под покрывало, целиком отдавшись сладким предрассветным утехам.
***
Беспокойно в эту ночь спал и ровесник кокандского хана эмир Бухары Насрулла. Он ворочался с боку на бок на широченной кровати в своем роскошном дворце и все никак не мог уснуть здоровым сном. В полудреме ему являлись какие-то туманные образы. Они что-то говорили, упрекая и ругая Насруллу за его прегрешения. Он вздрагивал, переворачивался на другой бок, и все начиналось сначала.
Из кровавого тумана вдруг появилось лицо старшего брата Хусейна, с усмешкой спрашивающего Насруллу о его здоровье. Потом знакомый лик вдруг стал подрагивать и расширяться. И вот перед эмиром уже не только Хусейн, а еще кто-то. Но кто? Лицо незнакомца прояснилось, и любимый брат Умар, тыча в Насруллу своим изящным пальцем, прокричал: «Это ты! Ты! Ты!…»
Эмир соскочил с кровати в холодном поту. Его трясло. Прошлое опять подступило вплотную. Оно не давало спокойно жить все годы его царствования. Поначалу он умел гнать от себя воспоминания, но чем дальше, тем все чаще и чаще лики былого навещали его.
В 1826 году скончался правивший более четверти века Бухарой эмир Хайдар. Как и полагалось, после смерти отца на престол взошел старший сын эмира Хусейн. Но тут же он начал чахнуть, хотя до этого никогда не жаловался на свое здоровье. Через два месяца, чувствуя приближение неизбежной смерти, эмир Хусейн завещал престол второму сыну Хайдара, Умару. Но и тому суждено было процарствовать лишь четыре месяца. По весне он внезапно свалился со своего скакуна, и скончался через два дня, не приходя в сознание.
Все это происходило под неусыпным контролем кушбеги Хакима. Собственно им все и было организовано. Яд, подсыпаемый в еду молодым эмирам людьми Хакима, убивал правителей медленно, но неотвратимо. И все это было на глазах Насруллы, и при его молчаливом согласии. Он с нетерпением ждал, когда же освободится трон. И дождался.
А теперь все ключевые посты в эмирате заняли родственники Хакима, безудержно при этом наживаясь. Они управляли не только эмиратом, но и самим Насруллой. Это доводило его до нервных припадков. Он молчал. Пока молчал.
И Всевышний гневился на эмира. Многочисленные жены все никак не могли родить ему наследника. Это тяготило Насруллу особенно. Сколько молитв, сколько заклинаний было сказано! Сколько жертвоприношений, сколько даров нищим! И все впустую. Знахари давали ему какие-то снадобья, муллы молились перед каждым соитием правителя, но все было напрасно. Рождались девочки. Одна за другой.
Насрулла, обтерев взмокшее лицо краем покрывала, поднялся с ложа. Дрожь, вроде, утихла. Но тревога не покидала его. Он на цыпочках подошел к двери спальни и проверил надежность запертых замков. Эмир вслушивался в ночную тишину, но так ничего и не услышал. Кругом все спало.
Правитель подошел к столику, стоявшему в углу опочивальни, тряхнул стоящую там колбу кальяна, подогреваемого негаснущим огоньком, и с жадностью припал ртом к мундштуку. Он глубоко вдохнул пьянящий аромат. Потом еще и еще. И вот голова приятно закружилась. Перед глазами начало все плыть, сверкая разноцветными огнями. Прошлое начало отступать. Насрулла прилег на резную кушетку, вдруг показавшуюся ему удивительно мягкой. Его сознание уносилось в удивительный и спокойный мир…
***
Единственным из всей троицы властителей среднеазиатских сатрапий, кто крепко спал в эту холодную ночь, был хан Харезмского ханства Аллакулихан. Его давно уже не посещали припадки меланхолии, приступы душевных терзаний и угрызений совести. Он так был воспитан. Сорокалетний хан мог пустить слезу над неспособной ощениться сукой, но был абсолютно спокоен, и даже весел, когда при нем живьем сдирали кожу с раба, осмелившегося бежать из Хивы. Он мог часами перебирать сотни выколотых человеческих глаз, доставляемых к ханскому трону после очередного карательного рейда его опричников в поселения сартов. При этом ни один мускул на красивом лице Аллакули-хана даже не вздрагивал. А ханский рот отчего-то наполнялся слюной. Такими же были и его дядя Эльтузар-хан, нашедший свою смерть на дне Амударьи после жестокого поражения от войска эмира Бухарского Хайдара, и его отец Мухаммад Рахим-хан I, унаследовавший трон после гибели брата.
