Чем бы бабушка ни занималась, она всегда держала себя с элегантным достоинством. Мне всегда казалось, что на всех нас она смотрит как бы слегка свысока, особенно это было заметно, когда она выпивала немного лишку бренди и давала всем почувствовать остроту своего язычка. Проявление нежности с ее стороны я видела только тогда, когда ей казалось, что они с дедушкой остались наедине. Я замечала то взгляд между ними, то ласковое касание рук, но в остальном, казалось, она всегда была полна решимости не допустить, чтобы остальные члены семейства увидели проявление нежности, словно она считала ее признаком слабости характера.
Сад совсем зарос, а местами, где цветы, не срезанные ласковой рукой, завяли и поникли, побурел; все остальное пространство заполонили буйные заросли сорняков. Там, где некогда цвели яркие и высокие, выше меня ростом, подсолнухи, остались только засохшие обрубки. Когда откроется их гостиница, все это можно было бы посадить заново, но я отчетливо понимала, что дядя с тетей захотят сломать стену и превратить сад в теннисный корт или бассейн, в общем, чтобы меньше было расходов и больше приманок для туристов. Я уже видела эти потные тела, попирающие землю, где у бабушки росли георгины. Я заглянула себе в душу в поисках хоть какого-то чувства. Бабуля умерла пять с лишним лет назад от рака легких, что, впрочем, неудивительно, и горько мне было не столько от ее утраты, сколько смотреть на то, как дедушка привыкает жить один.
По дорожке я пробралась к бельведеру, вскарабкалась по лестнице наверх и уселась на деревянную табуретку. Отсюда, заслоняемый настоящими джунглями сада, дом выглядел так, будто сама природа возвращает его в свое лоно. Казалось, еще мгновение, и земля со вздохом восстанет и потащит его вниз, погребая под себя. Башня одиноко торчала на фоне серого неба. В детстве я часто забиралась в нее на самый верх, представляя себя Рапунцелью[18] или другой принцессой, которую в ней заточили. Оттуда все было видно как на ладони, и я наблюдала за тем, что делают другие дети, чем занимается бабушка в саду, видела лошадей, укрывшихся от солнца или от ветра в тени деревьев, и дедушку, где бы он ни находился. Перестала я туда ходить, когда мне было тринадцать лет.
Вдруг длинные побеги травы закачались, и из зарослей показалась чья-то фигура. На мгновение мир передо мной качнулся, и я снова очутилась здесь, в саду, и вспомнила, что я не единственный человек на земле.
— Господи, как ты меня напугал!
Сэма, местного рабочего фермы, я не видела уже два года, да и тогда мы лишь приветствовали друг друга взмахом руки, когда он ехал мимо на своем квадроцикле вверх по склону холма к сараю для стрижки овец. Я встала и сделала несколько шагов навстречу. Он протянул мне контейнер с яйцами, шесть штук, коричневых и белых, одно в крапинку.
— О, спасибо, — сказала я и взяла у него коробку.
— Да, я еще хотел принести кролика, но Джош сказал, что вы вегетарианка.
— Да, это правда. Откуда у тебя кролик?
— Попался в ловушку для опоссума. Совсем еще свежий. Утром дело было.
Он сощурил глаза: странно, с чего бы это вегетарианка интересуется мертвым кроликом.
— А что?
— Ты-то сам что с ним сделаешь, съешь?
— Не-а. Повар из меня никакой. Шкуру еще снять могу, но все эти кости… Бр-р-р… Отдам собакам.
— Ну, так принеси, ладно. Я из него чучело сделаю.
— А-а, ну, хорошо. Да, Джош и об этом рассказывал. Значит, пошли по стопам старика? Странное занятие для девушки. Особенно вегетарианки.
— Может, присядешь?
Я указала на скамейку и села сама. Сэм остался стоять, переминаясь в резиновых сапогах с ноги на ногу. Волосы его стояли на голове почти дыбом, а закрепителем ему наверняка служил собственный пот и овечий жир. Клетчатая куртка была ему велика, сидела мешком и доставала до колен.
— Не-а, я уж лучше пойду, — сказал он. — Вы тут на этой скамейке похожи на даму из какого-нибудь старинного романа.
— Интересно, какого именно?
— Не знаю. Из «Таинственного сада»,[19] например. Вы такая старомодная с этой стрижкой. И платье тоже! Очень идет к резиновым сапожкам, просто здорово. Если б я не знал, что так не бывает, я бы подумал, что вы привидение, которое явилось из другого мира.
— Может, я и вправду привидение.
Сэм вынул кисет с табаком и молча принялся сворачивать сигарету.
— Ты вроде собирался идти.
— Ага, — лениво ответил он и отвернулся от ветра, прикуривая. — До встречи.
— Пока. Спасибо за яйца.
Он пошел прочь, а я смотрела на его удаляющуюся сгорбленную спину. Она скользила по заросшему саду, словно составляла с ним одно органическое целое. Я взвесила на руке коробку с яйцами и потрогала одно из них. Оно было еще теплое.
Сумки с припасами валялись на кухонных скамьях, там, где я оставила их накануне. Яйца напомнили мне о том, что с самого прибытия у меня маковой росинки во рту не было. В помещении было холодно и пусто. У миссис Грейнджер, экономки, давно бы уже пылала печь, и она носилась бы взад-вперед, словно на колесиках, что-то пекла бы, что-то готовила, чайник уже кипел бы. Она хорошо присматривала за дедушкой, благодаря ей дом сохранял тепло и казался гостеприимным, как раз в этом дедушка так остро нуждался. Иногда мне казалось, что миссис Грейнджер смахивает на дедушкину жену даже больше, чем сама бабушка. Конечно, после смерти бабушки экономка в доме для дедушки была огромным благом. Я подозревала, что к концу жизни она стала ему куда ближе, чем просто экономка, но когда завела об этом разговор с родными, все пришли в ужас. Когда он заболел, то позволял ей ухаживать за собой больше, чем всем нам, членам семьи, говорил, что ей за это не платят. В завещании дед оставил ей кругленькую сумму, и она призналась, что за тридцать лет жизни в деревне, где не на что тратить деньги, у нее скопились неплохие сбережения. Во всяком случае, у нее были свои дети, и они могли о ней позаботиться, в общем, она была в хороших руках, и мне не было нужды о ней беспокоиться. Впрочем, я все равно скучала по миссис Грейнджер, по маслянистому запаху овсяной каши, приготовленной в печи и подаваемой не с бастром,[20] а с кленовым сиропом.
Я положила яйца на широкую скамейку и неожиданно почувствовала, что умираю с голода. Сварив парочку, я тут же их съела, нигде не найдя тостера, прямо со свежим хлебом, убрала остальную еду и вернулась в свою комнату.
Диссертация лежала на письменном столе, словно насмехаясь надо мной. Я совершенно не укладывалась в график, мне и так было не по себе от мыслей о дедушкиной болезни и смерти, оттого что отношения с Хью предстали передо мной в истинном свете, в общем, на душе было тошно. Я собрала материалы, привела в порядок мысли; теперь излагать их на бумаге надо всерьез и без дураков, это должна быть совсем не та пачкотня, которую я продуцировала до сих пор.
Я села за письменный стол и принялась перечитывать свои заметки, как вдруг услышала внизу какой-то шум. Я вскочила и двинулась к лестнице гораздо смелее, чем это было ночью.
— Есть кто-нибудь? — послышался голос с кухни.
— Входите!
Я совсем не испугалась, но на этот раз решила: как только избавлюсь от посетителя, сразу запру дверь на замок.
Посередине кухни стоял Сэм с мешком в руке. Похоже, он не собирался двигаться дальше, и я оценила это. Резиновые сапоги он снял возле двери; сквозь один из толстых серых носков торчал большой палец.
— Извините, — сказал он, и хотя извиняться ему особых причин не было, мне это тоже понравилось. — Вот, принес вам кролика.
Он протянул мешок, и я его приняла.
— Спасибо.
Мы постояли, глядя друг на друга, потом он повернулся и двинулся к двери.
— Ладно, — сказал он. — Ну, так я пошел.
Теперь извиняться настала моя очередь.
— Я сейчас работаю.
Я качнула в руке мешок.
— А за кролика спасибо.
— Ага.
Он подошел к двери и повернул ко мне голову.
— Мне было очень жалко вашего дедушку. Всем нам. Хороший был человек.
— Спасибо. Да, хороший был человек.
— А что будет с фермой? Когда его не стало?
— А разве не знаешь?
Странно, что ему никто ничего не сказал.
— А что я должен знать?
— Ее продают. Каждый продает свою долю наследства. Я думала, Джошуа тебе сообщил.
Впрочем, и сам Джошуа, возможно, ничего не знал. Кажется, я вляпалась.
Сэм смотрел на меня и молчал, видно было, что он переваривает информацию. Дыхание со свистом вырывалось сквозь его зубы.
— Черт возьми, вот это да… — сказал он, взял сапоги и, не надевая, вышел, с силой хлопнув за собой дверью.
Большую, глубокую морозилку, чтобы положить туда мешок, я открыла с таким чувством, будто поднимала крышку гроба. С тех пор, как дедушка умер, никто в нее не заглядывал, и она была полна. Там были вперемешку навалены пакеты с мясом, с овощами, какие-то жидкости в контейнерах без этикеток, что-то похожее на компот. Я уже собиралась ее закрывать, как на глаза попалось две вещицы: это были прозрачные пластиковые коробки с нетронутыми замороженными животными. Трудно было сказать, какими именно, надо было размораживать: маленькие и пушистые, возможно, горностаи. Впрочем, тот, что побольше и потемней, возможно, опоссум, хотя мне было известно, что попавшиеся в капканы опоссумы, как правило, отсылаются моему дядюшке, хозяину компании по выделке шкурок этих животных.
