так, чтобы твой папа приехал?
— Он и так приедет,— ответила Надейка.— Мы его ждём, он письмо прислал, что едет.
У ГРОМА НОВАЯ ХОЗЯЙКА
Тётя Клава разносила почту. Дойдя до двора Мирошника, она шарахнулась на другую сторону улицы, к дому директора школы.
— Тётя Клава, вы что? — спросила Надейка, стоявшая у калитки.
— Да сатана же тот самый под забором лежит, видать, с цепи сорвался...
— Гром? Вы не бойтесь, тётя Клава, он не кусается.
— Ну да-а,— протянула неуверенно почтальон.
— Правда-правда! Давайте газету, я сама в ящик брошу.
Надейка взяла газету и направилась к калитке Мирошника.
Тётя Клава с беспокойством наблюдала за ней.
Надейка подошла к калитке и сунула газету в почтовый ящик. Раздался яростный лай. Но это лаял не Гром, лаяла другая собака, из породы овчарок, которую Мирошник посадил на цепь вместо Грома.
Л Гром лежал под забором, положив морду на лапы. Он только чуть приоткрыл глаза, взглянул на девочку и снова зажмурился. Надейке было жаль его. Ведь это из-за неё всё так получилось, из-за той истории с письмом.
Как только Мирошник узнал, что Гром пустил во двор посторонних, он замыслил сменить собаку. В соседнем селе ему как раз предложили купить очень злую овчарку. Когда хозяин снял с Грома ошейник с тяжёлой цепью, псу показалось, что голова у него отрывается и летит вверх,— такой лёгкой она стала... Он завизжал, бросился в конуру и прикрыл морду лапами. Его посадили на цепь щенком, он не помнил жизни без цепи, и теперь, когда цепь не держала его, ему стало страшно.
— Видишь, вконец порченая собака,— сказал Мирошник жене.
— Куда ж его теперь? — спросила она.
— Порешить придётся. Я сейчас за овчаркой еду, так где-нибудь по дороге...
Мирошник обвязал шею Грома верёвкой и с трудом вытащил его из конуры. Гром упирался, задыхался, но его тащили вперёд; наконец он понял, что сопротивляться бесполезно. Поджав уши и затравленно озираясь, он затрусил за телегой.
На краю села Мирошника остановил пасечник дедушка Коробов.
— Куда пса тащишь? — спросил он.
— Да вот порешить хочу. Другую собаку завожу.
Чем же он тебе не угодил?
— Всех во двор пускает, кому не лень. Что это за собака?
— Отдай его мне,— попросил дедушка.— К нам со старухой внучата часто ходят, соседи то и дело, мне злая собака ни к чему.
— Две кружки медовухи,— сказал Мирошник.
— Так ты же его порешить собирался.
— Мало ли что!
— Ну ладно, заходи, угощу...
Мирошник посадил на цепь купленную овчарку и уехал на две недели в тайгу заготавливать дрова. Душа его была на месте: злючая псина сторожит дом; саму Мирошничиху и ту за руку цапнула.
...Утром Мирошничиха собралась в магазин. Только открыла калитку—показалась мохнатая морда: вернулся Гром, на шее у него болтался обрывок верёвки.
— Пошёл! Пошёл!—закричала Мирошничиха и замахнулась кошёлкой.
Гром заскулил, попятился, но потом опять полез в калитку: он никак не мог понять, почему его не пускают домой.
— А, чтоб тебя! — Мирошничиха пнула его и со злостью дёрнула калитку к себе.
Пёс заголосил: он не успел убрать лапу и калитка прихлопнула её.
— Пшёл! Пшёл!—Мирошничиха схватила палку.
Держа на весу перебитую лапу, Гром проковылял немного и лёг под забором. Как ни била его Мирошничиха, как ни ругала, он не уходил, только смотрел на неё печальными глазами и поскуливал. Он словно хотел сказать: «Я же вырос здесь, здесь мой дом, мои хозяева. Плохие они или хорошие — судить не мне, я служил нм и буду служить до конца жизни...»
Мирошничиха плюнула и пошла в магазин.
Вот уже несколько дней лежал Гром на снегу под забором. Мирошничиха его не кормила; ребята — Стрижковы, Ромка, Надейка—бросали ему хлеба, но он не ел, куски так и валялись целый день, а ночью их растаскивали другие собаки. Они, видно, и Грома покусали, пользуясь его беззащитностью: у него уши и шея были в крови.
Приходил дедушка Коробов, пытался увести Грома, но пёс взвыл, не то от боли в лапе, не то от горя, что его уводят от дома, и дедушка оставил его, с сожалением сказав:
— Подохнешь ведь здесь, бедняга, верная твоя душа...
Мирошничиха ждала, когда вернётся хозяин: уж он-то найдёт способ избавиться от надоедливого пса.
— Он уже не злой, тётя Клава! —сказала Надей-ка, подошла к Грому и нагнулась к нему.
— Батюшки! — ахнула почтальон.
Надейка протянула руку и легонько погладила Грома. Он прижал уши к затылку и слабо зарычал...
— Видите, не кусается! — торжествующе сказала Надейка.
— Ну и девка отчаянная!—сказала тётя Клава и пошла дальше разносить почту.
— Гром, Гром, глупенький,— приговаривала Надейка.— Чего ты хочешь? Может, молочка? Я сейчас принесу...
Гром лакал тёплое молоко, и какие-то туманные воспоминания возникали в его голове. Вот так же когда-то, когда он был совсем маленьким, перед ним ставили плошку с молоком жилистые руки хозяйки... С тех пор он преклонялся перед этими руками, а они, сколько раз они били его тазиком, палкой, это они захлопнули калитку и перебили ему лапу...
И вот он снова лакает молоко, но принесли плохи-ку маленькие руки... Нет, они не злые, не страшные, вот они гладят его по голове, щекочут у него за ухом. И Грому это приятно.
— Гром, Гром, Громушка...
Подошла Нюся, присела на корточки и спросила:
— Ну как, Гром, вкусное молоко?
— Ничего, пить можно,— ответил Гром Надей-киным голосом.
— Гром, Гром, больно лапу? — продолжала допытываться Нюся.
— Ещё бы не больно! — отвечал Гром.
— Гром,— спросила Нюся,— ты уже не злой?
— Я уже не злой, я добрых!...
Гром вылизал плошку и с сожалением посмотрел вслед девочкам, которые, взявшись за руки, переходили дорогу.
— Не скучай, Гром! — крикнула Надейка.— Я тебе вечером принесу поужинать.
— Не скучай, Гром! — как эхо, повторила Нюся.
Прошло несколько дней. Как-то утром Капитолина Ивановна выпустила Тиграса во двор, но не успела закрыть дверь, как кот с шипением бросился обратно. У крыльца лежала мохнатая
