Вы?
— Ну да. Мы ещё на урок сильно опоздали. Тамара Константиновна рассердилась. ,
Надейка весело рассказывала о своей выдумке и не замечала, как бледнеет лицо тёти Капы.
— И ты вошла во двор! Да он тебя задушить мог, как гусёнка! Бросится — и зубами за горло.
— Тётя Капа...
— Нет-нет, как же ты...
— Тётя Капа, ну не сердись, пожалуйста. Я больше не буду...
В этот вечер они долго обсуждали, какая будет новая школа: с паровым отоплением — нечего бояться угара; со спортивным залом —не надо в ненастье проводить уроки физкультуры в тесном коридоре с расшатанными половицами; будет пионерская комната, буфет. А самое главное—пятнадцать классных комнат, занятия в одну смену, и тёте Капе не придётся так поздно задерживаться па работе.
Заснули они, не доспорив, каким цветом покрасить в новой школе окна и двери.
СОСЕДСКИЕ НЕУРЯДИЦЫ
А Мирошник почти не спал в эту ночь. Домой он вернулся поздно. При свете луны увидел, что снег возле калитки весь утоптан; зашёл во двор и сразу споткнулся о шест. Кто же это шастал в его дворе, чего доискивались? Замок на двери цел; заглянул в стойло — корова спокойно жуёт жвачку. Завизжала в катушке голодная свинья. Хоть бы хозяйка скорей возвращалась из города! Никак дом нельзя оставить, все лезут, все суются, всем чего-то надо в его дворе, и собака не помогает.
— Ты-то чего пускал? — прикрикнул он па Грома.
Тот заскулил, поджал хвост, словно хотел сказать: «Над твоей головой бы так залязгало, небось тоже в конуру забился бы».
Мирошник поднял шест: ясно, соседский, у них видел. Сам-то Шурыгин вряд ли в чужой двор пойдёт, наверняка мальчишка лазил, тоже соглядатай порядочный. Как он на сумку сегодня возле ключа воззрился. Будто чуял, что там соболь.
Не купи дом — купи соседа. Лучше б и во сне таких соседей Мирошнику не видеть, как этот парторг Шурыгин. Прошлой осенью хорошо кета шла. За одну ночь Мирошник набил острогой полную лодку. От самой рыбы проку мало: вся в синих и красных пятнах — избитая, тощая, невкусная. Тысячи километров плывёт она по морю-океану, потом по Амуру, против течения, в Тур заходит, в родпую реку, откуда мальком ушла. И здесь, в верховьях реки, на мелких местах, мечет рыба икру. Вымечет и погибает.
Из-за этой икры, красной зернистой, и старался Мирошник, бил кету. Сама рыба шла потом на варево свиньям, а икра... по два бочонка засаливала Ми-рошничиха икры — особый секрет засола знала, с чесночком, со всякими другими специями. И себе хватало, и в город возили на продажу.
Конечно, за такие дела по головке не гладят, но Мирошник наловчился, из-под самого носа у рыбнадзора уходил.
А прошлой осенью погорел. Никак не думал, приставая под утро к берегу с полной лодкой кеты, что Шурыгин затемно с вёдрами к реке заявится. Жена у него стирку, что ли, затеяла, так он её водой обеспечивал.
Ну и лютовал парторг!
«Такие ворюги скоро всю рыбу переведут, ничего пе останется!»
По-соседски это — ворюгой честить? Что он, Ми-рошник, украл у Шурыгина? Взять хотя бы, как соседка яички у них покупала. Обсчиталась, целый рубль передала, так он, Мирошник, сразу этот рубль отдал. А тут «ворюга»!..
Рыбу тогда, копечно, у Мирошника забрали, штраф пришлось уплатить, и лодку на время хода кеты рыбнадзор на прикол поставил. «Удружил» соседушка.
Так вот и живёшь — с опаской, с оглядкой.
Жердей вот надо ограду подправить. Срубил бы Мирошпик где-нибудь десяток-другой молодых берёз, привёз ночью... Так обязательно спросит: «Где рубили, Ефим Кузьмич?» И проверит: выписывал в лесничестве талой на порубку или пет. За талон-то платить надо, а так бы срубил — и всё.
Ничего, сегодня он своего соседушку перехитрил, оправдал с лихвой талончики на порубку и штраф за ту рыбу. А то, куда тебе, выступает по радио: «Мы, товарищи, должны беречь общее достояние. Пройдёт несколько лет, и наша тайга будет кишеть соболем».
Пускай-пускай кишит. Мирошник и тогда ещё поохотится на законных основаниях.
А с Ромкой Шурыгинским, с этим паршивцем, что-то делать надо. Ну вот чего ему во дворе у Мирошника сегодня потребовалось? Дай потачку — каждый день будет обыски устраивать.
На другой день Мирошник поймал Ромку на улице, подвёл к своей калитке, вынес шест:
— Ты лазил ко мпе по двор? Me отпирайся!
— А я и не отпираюсь! — сказал Ромка.— Мы письмо доставали.
— Кто это «мы»?
— Ну мы...— Ромка не стал говорить про Надей-ку — не хватает ещё, чтобы Мирошник на неё напустился.
— Ну мы... Женька Смородин, я и Ваня Стрижко.
Ромка рассказал всё, как было, только получилось, что бить в ванну и вёдра придумал он, Ромка, он же и во двор заходил.
— Чтоб я тебя больше в своём дворе не видел! — погрозил Мирошник, отдавая шест.
Проходя по двору, ногой отшвырнул пустую консервную банку, из которой обычно ел Гром. Банка звякнула о ведро; пёс заскулил и опрометью бросился в конуру: нервы у него были явно расстроены.
— Ну погоди! — покосился Мирошник.—Погоди у меня!
«Какой пёс был,— огорчённо думал бн, обрабатывая соболиную шкурку.— Испортила его старуха своим воспитанием. Лучше б гусят подальше держала, а теперь вот придётся менять собаку».
— Папа, почему Мирошник такой злой? — спросил Ромка отца, заходя в дом.— Сейчас так на меня грозился! А мы ничего у него во дворе не сделали, только письмо взяли.
— Такой уж человек — ненавистник,—вздохнула Любовь Михайловна.— Может, потому, что детей нет. Когда у человека дети, у него сердце мягче.
— Хищник он,— сказал Николай Васильевич.— Хищник, а хищничать не дают, вот и злится на белый свет.
КОЛДОВСКАЯ ЖЕМЧУЖИНА
— Мамочка, не буду! Ой, мамочка, больше не буду! — Нюся не сбежала — съехала с высокого берега на лёд реки.
— Вернёшься! — погрозила мать сверху веником, повернулась и пошла домой.
Надейка, которая каталась на коньках с Ромкой и Женькой, подбежала к подруге.
— Ты чего наделала? — спросила она, поправляя на Нюсе платок.
— Бутыль с постным маслом разбила,— всхлипнула Нюся.— Ставила на полку, а она из рук...
Подкатили Ромка и Женька.
— Сильно попало? — посочувствовал Ромка.
Нюся улыбнулась сквозь слёзы:
— Не догнала... Она только
