все еще не могла отойти от возмутительного зрелища – обнаженных на четыре дюйма животов. Она покачала головой и зацокала: ну и нравы нынче в Калькутте! Сын ничего не писал им про голые животы…
– Когда они вернутся? К обеду?
– Не сказали.
– Они ведь наши гости, надо их подождать. Но я уже в полдень голодный как волк. После обеда я должен два часа перебирать четки, а если я начну поздно, то и весь режим съедет. Кстати, не забыть бы купить рыбу.
– Подождем до часу, а потом сядем обедать, – сказала его жена. – Они позвонят, если не смогут приехать.
Так заботливые старички приютили у себя двух молодых женщин, которые не собирались ни обедать с ними, ни тем более предупреждать их об этом по телефону.
Госпожа Рупа Мера как раз несла ребенка из палаты Прана обратно к Савите, когда увидела в конце коридора неотвратимо надвигающихся на нее Минакши и Каколи в розово-алых одеяниях. От потрясения она едва не выронила малышку из рук.
В ушах Минакши, конечно, были те самые чудовищные золотые сережки, что так расстраивали госпожу Рупу Меру. И неужели Каколи прогуливает учебу? Нет, это ни в какие ворота не лезет, подумала госпожа Рупа Мера, Чаттерджи совсем не воспитывают своих детей. Поэтому они такие странные.
Вслух же она сказала:
– О, Минакши, Каколи, вот так сюрприз! Вы уже видели малышку? Ой, конечно не видели, что я говорю! Вы только поглядите, правда, она красавица? Все говорят, что у нее мой носик.
– Какая чудесная! – проворковала Минакши, думая про себя, что младенец похож на красную крысу, не то что Апарна, которая сразу родилась красоткой.
– А где мое золотце? – вопросила госпожа Рупа Мера.
На миг Минакши подумала, что свекровь имеет в виду Аруна, но потом до нее дошло, что речь об Апарне.
– В Калькутте, где же еще.
– Ты не взяла ее с собой? – Госпожа Рупа Мера с трудом могла скрыть свое потрясение. Вот бессердечная! А еще мать называется!
– Ах, ма, ну не тащить же с собой в поездку весь дом, – холодно ответила Минакши. – Апарна начала действовать мне на нервы, и я не смогла бы помогать вам, если бы взяла ее с собой.
– Так вы приехали помогать? – В голосе госпожи Рупы Меры опять прозвучали нотки удивления и недовольства.
– Да, ма, – просто ответила Каколи.
Минакши развила эту мысль:
– Ну, конечно, дорогая ма, мы приехали помогать! Какая славная девочка. Напоминает… Впрочем, нет, она уникальна, ни на кого не похожа. – Минакши мелодично засмеялась. – Где палата Савиты?
– Савита сейчас отдыхает, – сказала госпожа Рупа Мера.
– Но она так обрадуется, что мы приехали! – воскликнула Минакши. – Пойдемте к ней, уже почти десять, а значит, пора кормить ребенка. Помню, помню наставления доктора Эванса: кормим строго по часам. В шесть, десять, два, опять в шесть и опять в десять.
И они ввалились к Савите. Та еще не вполне набралась сил и страдала от боли: очень тянуло швы. Впрочем, она не спала, а сидела в кровати и читала женский журнал, который на сей раз предпочла учебнику по праву.
Савита была приятно удивлена их визиту. Лата же пришла в восторг. Она с нежностью вспомнила попытки Минакши сделать из нее красавицу, а взбалмошная Куку, решила она, кому угодно поднимет настроение. После свадьбы Аруна Савита видела ее только два раза.
– Как вы сюда проникли? Посетителей пускают строго по расписанию, – сказала Савита. Щеки ее украшал боевой раскрас в виде алых отпечатков губ.
– О, разве нас может остановить какой-то жалкий работник регистратуры? – сказала Минакши.
В самом деле, ошарашенный парень, сидевший за стойкой, не устоял перед натиском роскошных полуобнаженных леди, что с веселым щебетом пролетели мимо него.
Каколи послала ему непринужденный и томный воздушный поцелуй, от которого он до сих пор безуспешно пытался отойти.
13.16
В палате произошел короткий обмен калькуттскими и брахмпурскими новостями: Арун весь в работе, Варун практически не готовится к экзаменам в ИАС, и два брата без конца ссорятся. Старший периодически грозится вышвырнуть младшего из дома. Словарный запас Апарны растет не по дням, а по часам; на днях она изрекла буквально следующее: «Папа, я в унынии». Минакши внезапно заскучала по Апарне. Увидев младенца у груди Савиты, она вспомнила, как было чудесно прижимать к себе малышку, ощущать эту невероятную связь. Апарна безраздельно принадлежала ей и только ей, пока не выросла в независимую – а зачастую и весьма своевольную – личность.
– Почему на ней нет бирки? – спросила Минакши. – Помню, доктор Эванс всегда следил за бирками, чтобы детей ни в коем случае не потеряли и не перепутали. – Золотые серьги сверкнули в ее ушах, когда она сокрушенно покачала головой.
Госпожу Рупу Меру неприятно задели ее слова.
– А я здесь на что? Мать должна все время быть со своими детьми. Кто может украсть младенца из палаты?
– Конечно, в Калькутте все устроено гораздо лучше, – продолжала Минакши. – В родильном доме Ирвина, где я рожала Апарну, младенцы находятся в отдельной комнате, и смотреть на них можно только через стекло – чтобы ничем не заразить, разумеется. Здесь все дышат и разговаривают прямо над малышом, и в воздухе сплошные микробы! Она запросто может заболеть.
– Савита пытается отдыхать, – сурово произнесла госпожа Рупа Мера. – Мы внушаем ей только светлые мысли, Минакши, а ты ее пугаешь.
– Согласна, – кивнула Каколи, – мне кажется, здесь замечательно все устроено! И вообще, было бы забавно, если бы младенцев почаще путали! Как в «Принце и цыгане». – То был низкопробный любовный роман, который Куку недавно прочла. – На мой вкус, эта малышка слишком красная и сморщенная. Я попросила бы ее заменить. – Она хихикнула.
– Куку, – сказала Лата, – как у тебя с пением и фортепиано? И как дела у Ганса?
– Мне надо в туалет, ма, поможешь? – сказала Савита.
– Давай я помогу! – хором воскликнули Минакши и Каколи.
– Спасибо, но у нас с ма все отлажено, – спокойно и авторитетно произнесла Савита.
Ей было тяжело дойти даже до уборной; из-за швов все давалось с трудом. Когда за ними закрылась дверь в уборную, она сказала матери, что устала и попросила бы Минакши с Каколи вернуться вечером, в часы посещения.
Тем временем сестры беседовали с Латой. Они решили прийти сегодня на репетицию «Двенадцатой ночи».
– Интересно, каково быть женой Шекспира! – вздохнула Минакши. – Когда тебе изо дня в день твердят чудесные слова про любовь и всякие чувства…
– С Энн Хатауэй он особо не разговаривал, – сказала Лата. – Его и дома-то почти не бывало. Если верить
