Добросовестный охранник не уходил, загораживая собою консула. Пахло несуществующей полынью, стрекотали несуществующие цикады, Стриж с трудом поднял голову:
– Вы осматривали тело, сержант…
– Это чудо какое-то. У нее не было оружия.
– Что-нибудь еще нашли?
– Только дохлую бабочку…
* * *
Тело Джулии Симониан сожгли на погребальном костре, церемония, организованная Мишей Бейтсом, была роскошна и торжественна, но это ничуть не утешило Стрижа. В судебный процесс над Эшли Эндином и его сообщниками консул не вмешивался, в зале суда не появлялся и даже, кажется, совершенно не интересовался приговором. Кое-кого из верхов Консулярии шокировало такое каменное равнодушие.
Уже осужденный, обреченный, всеми отринутый Эшли на последний вопрос о мотивах заявил не без достоинства, впрочем, маскирующего отчаянный страх:
– Ненавижу псиоников!
* * *
Из мемуаров Хэри Майера. “Первые годы Консулярии”
…Я с полной ответственностью утверждаю, что Дезет, при всей его одиозной биографии и де-факто жестокости, в годы нашего знакомства и в частной, и в общественной жизни был справедлив. Симониан, кроме некоторых эпизодических исключений, в своем качестве псионика-сострадалиста, оставалась милосердна. Сочетание этих, по чести сказать, противоположных качеств производило на современников неизгладимое впечатление…
Глава XXXIII
Finis coronat opus
7008 год, Консулярия, Арбел, Резиденция.
Спустя некоторое время в Арбеле, который еще хранил черты патриархального деревенского поселка, но уже стремительно превращался в столицу Консулярии, состоялось еще несколько встреч.
* * *
…Президент Барт был сумрачен, корректен и настойчив. Рядом с ним маячила неопределенного вида личность – правильное, доброжелательное лицо, коротко стриженные волосы, вежливые манеры, и толстый, как поросенок, мобильный сайбер на цепочке.
– Юлиус Вэнс, – представился спутник президента.
Стриж протянул руку для приветствия. Барт принял ее и сел, напряженно выпрямившись в кресле, в петлице костюма черным мотыльком устроилась траурная лента. Глава Каленусии нервно сцепил белые, чистые пальцы широких стариковских ладоней.
– Мастер Дезет, сейчас жесткое время, у нас нет времени на медленную дипломатию. В конце концов, кто бы ни командовал здесь временно, Арбел был и остается каленусийской территорией. Вы – чужак, мы – на своей земле, наша встреча негласна и неофициальна. К тому же вы человек, не искушенный в протоколе, вам, полагаю, все равно. Вы не против полной прямоты, без оглядки на корректность?
– Не против.
– Мой каленусийский вам понятен?
– Более чем.
– Тогда задаю вопрос прямо. Вы понимаете, что творите?
– Полагаю – да. Я помешал вам решить вопрос с общиной северо-восточных территорий в том же духе, в котором вы расправились с псиониками Порт-Калинуса.
Барт обреченно покачал головой.
– Нет, мастер новоиспеченный незаконный консул. Вы делаете нечто худшее – вы пытаетесь создавать государство псиоников. Прошу вас, выслушайте меня со вниманием. Я знаю вас лично куда лучше, чем может показаться – я был среди тех, кто изучал ваше судебное дело и тогда – шесть лет назад, и относительно недавно, когда вы были выданы Порт-Иллири. Поверьте мне, я отдаю вам должное – и как противнику, и как человеку. Ну так ответьте мне – зачем вам, заведомому атеисту и нулевику, нужно все это?
Стриж пожал плечами.
– Я уже сказал. Вы видели живые факелы у придорожных столбов, смотрели на хладнокровно вивисецированных людей? Я в меру своих возможностей не даю вам экспортировать такую практику сюда, на эту землю.
Барт сардонически улыбнулся.
– Не торопитесь с выводами. Я видел всякое, я сам потерял семью. Юлиус… скажите ему вы.
Коротко стриженный референт Барта подтянул поближе своего “ручного” сайбера и с цепким интересом, без особой вежливости, посмотрел прямо в спокойные глаза Стрижа.
– Вы знаете меня, Дезет.
– Не припомню.
– Я – Фантом.
– Шеф пси-спецслужбы Каленусии?
– Он самый. Вы имеете основания мне не верить и, тем не менее, я говорю правду – мы не хотели этого. Мы не хотели ни факелов, ни крови, ни массовых расстрелов. События вышли из-под контроля. Почему так произошло? Кто знает… Сенс-дар – лишь предлог для нетерпимости и жестокостей. Должно быть, подобная возможность заложена в природе человека, псионика или нет – неважно. Вы сами не безгрешны, Стриж, не вам судить других. Я не жду от вас немедленного отказа от вашей позиции по восточным территориям, я только предлагаю подумать – не открываете ли вы тем самым новую страницу фанатизма?
Стриж задумался. В словах каленусийца был свой резон. Барт и Юлиус Вэнс настороженно ждали. Дезет не стал затягивать их ожидание.
– Я выслушал вас, господа. Все, что вы сказали, сводится к одному: цели наши, мол, были благородны, результаты оказались плачевны. Я выслушал, я понял. Что ж, подобное случалось, и не раз. Пусть так, но свободный северо-восток уже состоялся. У нас нет желания мстить и тем самым вмешиваться в дела Каленусии, но факт нашего существования уже не отменить – у вас для этого не найдется ни сил, ни возможностей. Вам придется считаться с фактами, хотите вы того или нет. Но я понял – и вас, мастер президент, и вас, Юлиус Вэнс; поверьте, то, что вы сейчас сказали, останется в моей памяти навсегда. Мы постараемся не повторять ваших ошибок. Это трудно – но мы будем стараться.
Барт молча переглянулся с Фантомом. Оба встали одновременно.
– Прощайте, Дезет. Я ничего не обещаю вам, в том числе не обещаю признания независимости северо-восточных территорий.
– Прощайте, президент. Рад был познакомиться лично. А для признания еще наступит время.
– Прощайте, Стриж. Мне кажется, можно сказать “до свидания”?
– До встречи, Фантом. С такими людьми, как вы, она, видимо, неизбежна…
Стриж подошел к окну, чтобы проводить взглядом эту странную пару. Он не подозревал, что видит Барта в последний раз, что через три месяца глава Каленусии будет расстрелян в упор неизвестным террористом-смертником, а в Калинус-Холле с общего согласия утвердится новый президент, безмерно популярный генерал, герой нации, он же Юлиус Вэнс. А сейчас – сейчас каленусийцы вместе шли к вертолету. Зимний дождь со снегом поливал стекло, беспощадно смазывая картинку…
* * *
…Оттон Иллирианский вошел, заметно стараясь придать оплывшему телу некое подобие статного вида. Завитые виски чуть взмокли от пота, яркие глаза гневно сверкали. Он демонстративно не принял вежливо протянутую руку Стрижа и тяжело упал в кресло.
Секунды шли – иллирианский диктатор молчал. Стриж припомнил другое место и свое собственное молчание, брань и угрозы принцепса, но на лице бывшего сардара не отразилось ничего, кроме холодно-вежливого внимания.
Хозяин Иллиры неожиданно грустно вздохнул, вытащил смятый платок и по-стариковски вытер взмокшее лицо.
– Ну что, сынок, добился своего? Рад? По глазам вижу – да. Махнул из грязи в консулы, решил, что со мною сравнялся?
Оттон тяжело закашлялся – губы диктатора посинели, он сердито сплюнул в драгоценную ткань.
– Врешь. Себе врешь, сынок. Был ты шавкой для поручений, ею и остался. В драке хорош, не спорю, а в политике тебе шею свернут. Ты справедливости хочешь – дурак, справедливость – это когда ничья. Ничья противна сердцу человека. Власть – наркотик, власть – ошейник золотой, теперь прощайся с прежней долей, сынок – ты о ней еще пожалеешь. Честной жизни хочешь? Не будет тебе покоя. Хочешь добра? А кто его не хочет – только добро у каждого свое. Твое добро – большое, оно еще подрастет, оно людишек придавит, вот когда их косточки хрустнут, тогда мы сравняемся в мудрости, сынок… Унижению моему радуешься? Нет? Врешь – радуешься, хоть на донышке души, но рад. Смотри-смотри… Смотри на меня хорошенько. Нравится?
Дряблые, безобразные щеки Оттона тряслись как студень, подкрашенные брови болезненно заломились, будто диктатор собирался заплакать, хотя яростные карие глаза оставались сухи и чисты.
– Смотри получше. Я – это ты, я – это лучшее будущее твое. Лучшее! Если тебе, подкидыш, повезет, если тебя свои не пристрелят, не отравят, не выкинут обратно в грязь, где место тебе отроду отведено, во веки веков, во имя Звезд и Разума. Dixi.
Стриж встал, прошелся по просторной, полупустой комнате, остановился у окна, скрестив руки на груди. Диктатор мучительно, астматически кашлял.
– Налить вам воды?
Оттон вяло махнул рукой.
– Гуманист хренов.
– А вы все так же цветисто ругаетесь, вашество.
– Ругаюсь, значит, жив.
– Что, настолько плохо?
– Устал я, сынок, устал, исчерпан и истощен.
Принцепс иронически всхохотнул, колыхнув жирным, оплывшим телом. Стриж налил подогретой ключевой воды в бокал.
