Псалтири, Евангелию и Ведам[1210].
Однако ни одно истолкование Корана не исключает другие. Всякий, читающий стих, «получает новое суждение: с каждым чтением читатель в собственном бытии следует Богу»[1211]. Никто не должен считать себя обязанным принимать чужое толкование[1212]. Коран поощряет каждого искать глубочайшее значение его стихов (аятов), которые, подобно «знамениям» (аят) природы, суть «знаки для размышляющих»[1213]. Некоторые, поясняет Ибн Араби, разбивают скорлупу ореха и добывают из нее богатство ядра, другие же довольствуются скорлупой – такова воля Божья о них[1214]. Здесь не место ни элитарности, ни эксклюзивизму, ибо Коран бесконечен – «как океан без берегов»[1215]. Однако мистицизм требует ясности разума и напряжения мысли: туманная сентиментальность здесь только навредит. Интуитивные прозрения должны всегда дополняться рассудком (ахл), а слова Корана следует понимать именно так, как понимали их во времена Пророка[1216]. Мусульманину следует стремиться стать Кораном, как произошло это с Пророком; его жена Аиша говорила о нем: «Коран – его природа»[1217].
Как подчеркивает бисмилла в начале каждого чтения, Коран несет в себе речь Бога милосердного. В отличие от законников, подчеркивавших справедливость Бога, Ибн Араби постоянно повторял священный хадис, в котором Бог говорит: «Милость моя побеждает гнев». Не сам ли Коран настаивает, что Бог послал Мухаммеда как «милость» миру?[1218] Ибн Араби так настаивал на божественной милости, что утверждал даже: страдания в аду не могут быть вечными[1219]. Именно вера в божественное сострадание легла в основу его убеждения, что все вероучительные традиции по сути равноценны:
Сердце мое способно принять любую форму:
Обитель для монаха, храм для идолов,
Пастбище для газелей, Кааба для верующего,
Скрижали Торы, Коран.
Бог есть вера, которую я содержу; куда бы ни обратились
Его верблюды, вера моя остается истинной[1220].
Так суфизм, становясь ведущей формой ислама, вырабатывал в себе удивительную и непривычную веротерпимость.
Но другие мусульмане не разделяли этот великодушный взгляд на другие религиозные традиции. В июле 1099 года крестоносцы из Европы обрушились на Иерусалим, где евреи, христиане и мусульмане уже более четырехсот лет жили в относительной гармонии – и вырезали более 30 тысяч человек за три дня. Европейский историк Роберт Монах горделиво объявил, что по своей важности это завоевание может сравниться лишь с сотворением мира и распятием[1221]. До Крестового похода большинство европейцев не знали об исламе почти ничего; после него мусульман на Западе начали чернить как «мерзкий, отвратительный народ», «злодеев», «вырожденцев, порабощенных демонами»[1222]. Однако мусульмане, несмотря на кошмарную резню 1099 года, в последующие пятьдесят лет не испытывали особой враждебности к «франкам». Крестоносцы, обосновавшись в Леванте, создали там несколько небольших королевств и княжеств, и местные эмиры, постоянно воевавшие друг с другом за территории, не смущались вступать в союзы с франкскими князьями. Мусульмане, как видно, совершенно не стремились вести священную войну за писание, и военный джихад мало их привлекал. Только в 1148 году, по прибытии многолюдных армий Второго крестового похода, некоторые эмиры забеспокоились. Но и после этого Нур ад-Дину (ум. 1174) и Салах ад-Дину (ум. 1193) потребовалось добрых сорок лет, чтобы возбудить в народе готовность вести против франков религиозную войну. Джихад, практически мертвый, был воскрешен не призывами к насилию, якобы содержащимися в Коране, а постоянными нападениями с Запада[1223].
В то же время, когда левантийские мусульмане отбивали натиск крестоносцев, монгольские войска захватывали огромные мусульманские территории в Месопотамии, в Иранских нагорьях, в бассейне Сырдарьи и Амударьи и в Поволжье, где были созданы четыре крупных монгольских государства. Любой город, отказавшийся подчиниться монголам, превращался в руины, а жители его гибли все поголовно. И Ибн Таймия, и Руми были беженцами от монгольского нашествия, которое остановила в конце концов лишь мусульманская армия Мамлюков в битве при галилейском городе Айн-Джалуте в 1250 году.
Именно в это страшное время мусульманские ученые начали придавать кораническим стихам о войне более агрессивное истолкование. Ранние экзегеты, как мы уже видели, настаивали, что война должна носить только оборонительный характер. Однако Мухаммад аль-Куртуби (ум. 1278), трудившийся в Испании во время Реконкисты, призванной изгнать мусульман с Иберийского полуострова, доказывал, что Коран 22:39–40, говорящий о том, что «многие монастыри, церкви, синагоги и мечети» будут разрушены, если не защитить их силой оружия, отменяет все стихи, призывающие мусульман заключать с врагами мир. Фахр ад-Дин ар-Рази, однако, доказывал, что монастыри, церкви и синагоги не следует считать местами, «где часто призывают имя Божье», поскольку правильное поклонение Богу происходит только в мечетях. Кроме того, ранние экзегеты считали, что требование Корана 2:190–193: «Не переступай границ [ла та таду]» – запрещает начинать вражду первыми и непропорционально отвечать на агрессию. Кроме того, они указывали, что эти стихи применимы лишь к уникальным обстоятельствам экстраординарного предприятия, когда, напомним, Мухаммед привел тысячу практически безоружных мусульман на вражескую территорию и, вопреки всем обстоятельствам, у колодца Худайбия заключил с курайшитами мирный договор, переломивший раннюю историю ислама. Мусульмане, сопровождавшие Пророка в этой рискованной миссии, беспокоились о том, что делать, если курайшиты нападут на них в период Харам, когда в Мекке и ее окрестностях было запрещено любое кровопролитие. В этих-то уникальных обстоятельствах Коран дал им позволение обороняться: «Убивайте их везде, где встретите их», даже на священной земле, но только если враги открыто нападут на вас первыми. Но теперь аль-Куртуби вырвал эти строки из исторического контекста и объявил, что в них Коран дает заповедь на все времена: мусульмане должны сражаться со всеми «неверующими», независимо от того, нападают те на них или нет[1224].
Предшествующие комментаторы мало внимания обращали на Коран 2:216 («Сражаться заповедано вам [алайкум], хоть это и тяжело для вас»). В сущности, вплоть до конца VIII века большинство комментаторов полагали, что после смерти Пророка и его спутников война перестала быть для мусульман священным долгом. Но теперь ар-Рази начал доказывать, что слово алайкум («вам») имеет обобщенное значение, то есть, как и заповедь о посте в Рамадан, относится ко всем мусульманам – взгляд, постепенно распространившийся в течение его жизни, особенно после Третьего и Четвертого крестовых походов. Аль-Куртуби с этим согласился, указав, что христианам удалось захватить Андалусию и ее окрестности только потому, что испанские мусульмане не хотели воевать. Ранее экзегеты считали, что стих Корана 9:5 («Где бы вы ни встретили идолопоклонников, убивайте, пленяйте, осаждайте их, поджидайте их на каждой заставе») относится только к тем из курайшитов, кто нарушил договор при Худайбии. Но и этот стих ар-Рази вырвал из контекста и настоял на том, что это общее требование, относящееся
