— Ну а по-вашему что? — спросил я, удивляясь молодой энергичности его жестов.
— Видите ли, я позволю себе, раз уж вы такой въедливый, взглянуть на вещи шире, — другим, серьезным тоном сказал он и принялся опять складывать кубики сыра. — Дело не в одном этом море. Азовское море в ряду такой громадной современной проблемы, как вообще взаимоотношения человека с природой на данном этапе технического прогресса. Экология, технология, биосфера, загрязнение… забота ведь общечеловеческая. Вот читал тут недавно одного американского социолога. Такого страху на людей нагоняет: мол, промышленность задушит не только рыб и птиц, но и людей. Ну, это их вывод. Их… А что мы? Я хочу повторить, что проблема очень серьезная и в высшей степени социальная, вот что. — Он на секунду задумался и переменил позу, словно отгоняя усталость. — Видите ли, я могу сейчас произнести такие высокие слова: мы должны не только сохранить природу, но хотим, чтобы наши дети увидели эту землю еще краше. Да, хотим. Но мало ли чего мы хотим! А в состоянии ли мы это сделать? Ведь если собрать всех людей и спросить: хотите ли вы, чтобы каждый человек пил, ел, что душе угодно, и был молодым до ста лет, то вряд ли кто будет против. Но как это сделать? Так вот, в состоянии ли мы, как социальный строй, беречь, улучшать и возобновлять природу или способны только проедать земные богатства, оставляя после себя пустыню? — Он прикурил и затянулся. — На этот вопрос я отвечу так: и хотим, и можем. И сейчас я вам скажу почему. Собственность-то общественная. Хозяйство в наших руках. И вот именно мы можем вкладывать самые гигантские, даже фантастические средства в любые нужные нам проекты. Дальше, — прищурившись, с едва приметной улыбкой глядя на меня, продолжал он. — Информация ведомственная и внимание прессы. Прятать голову под крыло в данном случае не просто опасно, а смертельно опасно. Ну и, наконец, мы опираемся на извечную и, скажу, даже великую любовь нашего народа к природе. Это тоже гигантская материальная сила. Да вы попробуйте в нашей стране изгадить речку! Такой поднимется шум! Так вот я думаю, паниковать нам не следует. На что ж мы, люди-то? — неожиданно улыбнулся он. — Паниковать не надо. Хотя, конечно, ритм сейчас большой и подкрался он довольно незаметно, отсюда кое-какие промахи. Верно — революция в производстве. Скачок. Вроде бы как ели человеки прежде палочками и вдруг изобрели ложки, и давай наворачивать. А? — рассмеялся он. — Но только это дело в известной мере временное. С каждым днем все больше машин и денег пойдет на восстановление природы, и напор этот утихнет. Возможно, перестанут расти большие города. Обработка сырья будет все дешевле, а добыча его — все труднее и дороже. На Западе техническая революция повлечет за собой революцию цен… Я еще вам скажу, — наклонился он ко мне, — чем больше мы, будем вкладывать в это самое восстановление природы, тем выше у нас будет производительность труда. Согласны? Любовь к природе — вопрос экономический!
— Ну а с этим морем какие-нибудь конкретные шаги все же?..
— Управлять, управлять всем этим прогрессом надо учиться, — словно не услышал он меня. — Улавливать связи, давать долгосрочные прогнозы, вмешиваться в природу, только познав ее… Да, только познав ее… Сейчас нам, как никогда, нужны люди высочайшего профессионализма, люди, умеющие работать и организовывать дело, люди большой энергии и точных, выверенных мыслей. В мире нет социальной системы, которая обладала бы большими экономическими и политическими резервами, чем мы. А значит, и большей жизненностью. Промышленная революция приведет к дальнейшему усилению государства. И сейчас самый большой ущерб обществу может нанести плохая работа, плохие вещи, неточный станок, некрасивая одежда, примитивный фильм…
Я слушал его и вдруг вспомнил Веру, которая сидела, склонившись над моей рукописью.
— …А конкретно с этим морем, — словно вспомнил он мой вопрос. — Ну пока что могу сказать… В этом году дано задание нескольким институтам. Речь, очевидно, пойдет о какой-то плотине, что ли, через Керченский пролив, чтобы регулировать эту самую соленость. И могу вас заверить, будут чистыми и Байкал, и Днепр, и Волга, и ваша Нева. Будет свежим воздух над городами. Состояние природы, безусловно, входят в нравственное «я» общества. Несомненно. Только опять же, — он улыбнулся и поднял глаза на меня, — писатели и здесь должны серьезно помочь. И эта помощь должна быть экстренной. Нам нужно, чтобы человек с детских лет научился себя соотносить не только с водопроводным краном на своей кухне, но и научился понимать и думать, откуда эта вода, сколько ее. Срочно нужен какой-то обязательный курс и в школе и в институте. Срочно! Умение сохранять природу наталкивается на одну сложность: человек постоянно должен думать, и думать широко… И клянусь вам, что вы улыбаетесь напрасно…
— Это по другому поводу, — ответил я. — Просто два-три часа назад и вот именно на берегу Керченского пролива я разговаривал… ну, с обыкновенным человеком, который настроен так же оптимистически, как вы.
— Ну что ж, я рад, что глас государственный и глас народный совпали даже по времени, — кивнул он с улыбкой. — Так допьем все же, — налил он мне. — Вы правы, что для людей старшего возраста, привыкших, что это море — настоящий садок, ситуация, конечно, драматичная. Но вот замечаю, что люди помоложе действительно не хандрят. Ну, за ваши успехи!.. Ах черт… Очень, конечно, любопытна ваша мысль, что загрязнение природы имеет отношение и к душе человеческой, а значит, наверное, и к любви и тому подобное. Грязним море — коробим душу, разводим цинизм. Любопытно! Очень! Поразмышляю над этим.
У меня из головы не выходила Верина сказка о Каме, и в эту секунду я невольно подумал о завтрашней встрече с Прохором.
Так и не допив свое вино, он посмотрел на меня непонятно долгим и внимательным взглядом:
— Вы уж простите меня, но… Может быть, лезу не в свое дело, — почти с виноватой улыбкой сказал он. — Но показалось мне, что вы немного растеряны. Чуть ли не в самой писательской позиции. Только будем без обид. Вечер-то, кажется, был полезный. Для меня во всяком случае. Так прав я? Растеряны?
— Да нет… Пожалуй, теперь это прошло, — ответил я.
— Ответственная у вас профессия, — вздохнул он. — А знаете, если вы еще не устали… Вот я бы такую мерку, что ли, выбрал для писателей… — Он помолчал, словно подбирая слова. — Знаете, в наше время водородной бомбы, вот такого наступления на природу, по-моему… по-моему, самый большой вопрос, на который писатель должен ответить сам себе: верит ли он в жизнь? Ну, то есть верит ли он в человека, в его возможности, в то, что существуют и останутся благородство, честь, любовь, достоинство… продолжать вам, наверное, легче. В зависимости от того, верит или нет, появятся те или другие сюжеты, герои, мысли. Такое у меня мнение. Можно, конечно, в наше время удивлять намеками, будто бы остротой мысли… удивлять цинизмом, безверием, брюзжанием и еще раз намеками черт знает на что, потягивая коктейли и, между прочим, пользуясь плодами этого прогресса, который создан вовсе не намеками, а самым потным, тяжелым и даже жутким трудом. Мещанство — оно ведь веками кривлялось на все лады. Мещанство способно рождать и книги-серятину, где подсовывается мысль, что стоит Иванова заменить Петровым, и все будет в порядке. Нет, трудиться надо, труд и еще раз труд… Ну, теперь уже точно: за ваши успехи, — неожиданным смехом как бы снижая серьезность только что сказанных слов, закончил он и допил вино.
— Простите, а вы кто по профессии? — поинтересовался я.
— Считается, ученый, — улыбнулся он. — Теперь надо. Вот, десять лет вымучивал докторскую. Только жалко, что философия. Надо бы политэкономию… Ах, да, да, да, — спохватился он. — Вот же все время думаю: что-то забыл сказать. Набросился на человека, а сам забыл. Вот насчет экономики этого района. Маловато, понимаете, тут еще предприятий. На работу устроиться трудно. Человек иногда походит туда-сюда, а потом сеть в руки и айда в море. И браконьер. Тоже проблема. Так я это к чему все клоню? — Он встал.
Я тоже встал.
— Хотите союз? А?
— Какой? — спросил я.
— Давайте окружим это море санаториями, домами отдыха, лечебницами. Такое кольцо здоровья. И чтобы даже близко никаких труб, дыма, отбросов. А пляжи тут какие! И рядом же совсем — лечебные грязи. Вам секретарь райкома про эти грязи в станице Голубицкой говорил? Хотите, завтра поедем?
— Мы ездили с ним на Голубицкое озеро. Он мне показывал.
— Вы представляете, сколько здесь нужно будет рабочих, шоферов, поваров, продавцов, строителей, врачей, уборщиц, служащих! Понимаете? Видите, я тоже мечтатель. Вот пробивайте такую идею через газеты и журналы. Да чем это хуже, чем на Черном море? Договорились? Союз?
— Слишком неожиданно. Подумаю, — засмеялся я, подавая ему руку.
