всем послам и главам иностранных миссий, извещая их о том, что на некоторых заводах столицы ожидаются стачки и, так как это может сопровождаться народными волнениями, в соседстве с посольствами будут расположены в ночь с 21 на 22 июля войска, которые окажут им в случае надобности свою помощь. Я прибавил, что войскам запрещено приближаться к посольствам, исключая тот случай, когда они будут призываться ими самими.
Приняв эти предосторожности, я провел день в работах по Министерству иностранных дел с таким расчетом, чтобы оказаться способными сдать дела своему преемнику с возможно меньшей отсрочкой.
Здесь необходимо отметить утверждение, сделанное устно и в печати, указывающее, что, когда сотрудничество Думы с кабинетом Горемыкина оказалось совершенно невозможным, к концу июня генерал Трепов, который был в то время дворцовым комендантом, принял на себя инициативу образования кадетского кабинета и его неудача в этом направлении непосредственно вызвала роспуск Думы.
Я должен засвидетельствовать, что это утверждение, хотя и имеет некоторые основания, изложено не совсем точно. Насколько я знаю — думаю, что совершенно точно информирован по этому поводу, — в тот период, который описываю, непосредственно перед роспуском не велось никаких других ответственных переговоров относительно образования нового кабинета, кроме тех, которые были поручены императором мне и Столыпину.
Однако вскоре после роспуска по обстоятельствам, о которых я сообщу позже, генерал Трепов имел намерение создать кабинет из рядов кадетской партии и вел переговоры с представителями этой партии.
Вечером 21 июля я обедал в британском посольстве с сэром Артуром Никольсоном (ныне лорд Карнок), чье имя часто будет появляться в следующих главах этой книги. Одним из немногих гостей был сэр Дональд Меккензи Уоллес, который сделал блестящую карьеру как корреспондент газеты „Таймс“ во время Русско-турецкой войны и который в это время был дипломатическим корреспондентом этой большой английской газеты. Он считался в Англии величайшим авторитетом в русских делах и написал замечательную книгу о России. Он свободно говорил по-русски, так как жил в одной из центральных губерний России в семье сельского священника. Он имел знакомства во всех классах русского общества, и, когда император Николай, в то время еще наследник престола, совершал свое большое путешествие на Восток, сэр Дональд Уоллес был приставлен к его особе английским правительством во время пребывания императора в Индии.
Таким образом, он был лично известен императору, который относился к нему с таким уважением, что король Эдуард VII решил послать его в описываемое мною время с конфиденциальной миссией в Петербург. Миссия заключалась в том, чтобы ознакомиться с внутренним положением России, которое причиняло много беспокойства в Лондоне, и служить в качестве советника сэра Артура Никольсона, который был недавно назначен на свой пост и не был еще aucourant4 положения вещей в России. Сэр Дональд выполнял эту работу с большим умом и тактом. Он был принят на аудиенции императором, которому он рассказал с полной откровенностью свои наблюдения, стремясь поддержать позицию умеренных либералов. Я часто беседовал с ним и, так как мы держались одного и того же мнения относительно умеренного либерального движения, рассчитывая на его скромность, сообщал ему о своих переговорах по вопросу об образовании коалиционного кабинета.
Когда мы беседовали с ним после обеда на балконе посольства, откуда открывался великолепный вид на Неву, сэр Дональд заметил мое дурное настроение, вызванное гибелью моих надежд, и просил осведомить его о положении вещей. Я не пытался скрывать от него события, которые приняли столь несчастливый поворот, но ничего не сказал ему о том, что ожидается завтра. В этот момент к нам подошел сэр Артур Никольсон, который спросил меня, какова истинная причина полученного им в тот день циркуляра. Не имея права говорить правду, я ответил, что правительство имеет основания ожидать серьезных беспорядков, но что сэру Никольсону нет нужды бояться за безопасность своего посольства.
Из британского посольства я отправился вдоль по набережной к резиденции Горемыкина, где члены Совета министров ожидали его возвращения из Петергофа. Там я нашел всех членов Совета министров, исключая Столыпина, который оставался в Министерстве внутренних дел, чтобы сделать необходимые приготовления для coup de force5, ожидавшегося завтра.
Ожидая возвращения Горемыкина, Совет министров обсуждал мелкие обыденные дела, и наконец к полуночи мы услышали звонок, возвещавший о прибытии председателя Совета министров. И тотчас же в раме двери мы увидели его фигуру, поистине наиболее типичную для бюрократа. Приняв придворный вид прямо с порога, он обратился к нам по-французски со следующей фразой, которая, несомненно, была подготовлена заранее с величайшей заботой: „Eh bien, messieurs,je vous dirai comme Madame de Sevigne apprenant a sa fille le mariaga secret de Louis XIV: Je vous le donne en cent, je vous le donne en mille, devinez ce qui se passe“6.
Услышав это, я почувствовал слабую надежду, что предполагаемый роспуск Думы отвергнут императором, но моя надежда не оправдалась.
Позабавившись некоторое время нашим недоумением, Горемыкин заявил, что он имеет в своем портфеле указ о роспуске, подписанный императором, но что в то же самое время его величество соблаговолил освободить его от обязанностей председателя Совета министров и решил назначить в качестве его преемника Столыпина, который должен получить от государя дальнейшие инструкции.
Рано утром на следующий день указ о роспуске Думы появился в официальной газете, и, когда депутаты прибыли к Таврическому дворцу, они увидели его занятым войсками, которые не позволяли переступить порог. Несколько попыток демонстраций было легко ликвидировано полицией. Короче говоря, нигде в столице не было серьезных беспорядков, и успех такого первого coup de force, казалось, подтверждал мнение тех, кто считал, что правительству нужно только обнаружить свою силу, чтобы оказать решающее воздействие на революционные элементы.
Решение императора не только распустить Думу, но в то же самое время поставить Столыпина во главе правительства вместо Горемыкина было поистине coup de theatre7, которого никто не ожидал, и меньше всего сам Горемыкин. Это нужно отнести на счет личной инициативы Николая II, надеявшегося этим путем ослабить впечатление, которое произвел в стране роспуск Думы. В действительности это назначение постигла судьба полумер: оно не удовлетворило никого. Партии оппозиции, не исключая и умеренных либералов, рассматривали этот акт как прелюдию к полному уничтожению Манифеста 1905 г., в то время как реакционеры, раздраженные отставкой Горемыкина, которого они считали жертвой, враждебно относились к назначению человека, связанного,
