спину расстегнуть платье…
Из записок мичмана Анненкова
15 февраля 1919 года
Забавно, что она встала на цыпочки, проходя мимо моей двери, будто могла обмануть меня. Я научился узнавать их по шагам еще в детстве, на Корабле. Я слышал, что Ольга свернула за угол и постучала в ту дверь. Зачем?
Я встал с лежанки, положил револьвер в карман халата. Ольга пришла к Барону? Она сейчас там, с ним! Почему? Он вызвал ее? Все замечали, что Барон как-то выделял Ольгу и даже, казалось, смущался в ее присутствии – насколько это вообще возможно для Барона. Так что же? Вздумал соблазнить? Угрожает ей?
Особенность здешних дверей в том, что они без запоров. Пинком открыть дверь, выстрел – и все. Револьвер если и есть у Барона, то не под рукой. Он ничего не успеет. Выстрел … А что потом? Плевать!
Я вышел в коридор. Пытаться ступать бесшумно в сапогах было бы смешно, я шел не скрываясь. Свернул за угол. Остановился перед дверью. За ней слышались тихие голоса. Слов не расслышать, но интонации мирные. В кармане халата я сжимал револьвер. Уйти? Но они наверняка слышали мои шаги. Войти? А если … Если Ольга сама пришла? Если она по доброй воле с ним?
15 февраля 1919 года
Монастырь Гумбум
– Да нет, я не об этом, – сказал барон досадливо.
Ольга отдернула руку от застежки платья.
– Чего же вы хотите?
– Хочу? Ничего я не хочу. Мне нужно … Нужно ваше имя, родство с вами – вот и все.
– Ну так возьмите мое имя! Разве недостаточно только моего? От того, что вы возьмете четырех сестер Романовых, имя не умножится вчетверо. Ничего не изменится.
– Изменится, – сказал барон упрямо.
– Господи! Почему вы губите нас с таким упорством?
– Думаете, смогли бы полюбить меня?
Вопрос вселял надежду, и Ольга заговорила торопливо, горячо:
– Да, я смогу полюбить вас! Я смогу! Обещаю! Да и что мне помешает? Все равно у меня ничего нет. Никого нет. Бреннер? Анненков? Мне пришлось бы так же постараться, чтобы полюбить их … Никого нет. И завтра не будет никого. Буду сидеть вместе со всеми и одна, смотреть на счастливую Таню и мучиться завистью …
В коридоре послышались тихие шаги, кто-то подошел к двери и остановился.
Из записок мичмана Анненкова
15 февраля 1919 года
– Какого черта?! – раздался голос Барона.
Я постучал.
– Кто?
– Мичман Анненков, ваше превосходительство!
– Чего вам?
Я придумал в то же мгновение:
– Есть соображения по поводу завтрашней встречи с тройкой.
– Завтра, все завтра, – сказал Барон.
Почему он меня не пускает? Обычно он готов говорить по делу в любое время. Ольга, она с ним … Я представил себе – представил и взвел курок револьвера в кармане …
Дверь резко распахнулась. Барон уставился на меня. Я инстинктивно вынул руки из карманов и вытянул их по швам. За спиной Барона я увидел Ольгу, сидевшую на скамейке. Она была одета, спокойна … Посмотрела на меня с мольбой и быстро помахала рукой, будто прощалась на вокзале.
15 февраля 1919 года
Монастырь Гумбум
– Какого черта, мичман?! – рявкнул барон.
– Ваше превосходительство… – пробормотал Анненков… – я … беспокоюсь. Как завтра? Вы не дали никаких указаний.
– Потом – я же сказал.
Мичман тянул шею, заглядывая через плечо барона в комнату.
– Что еще?
– Разрешите идти?
– Идите! И не лезьте ко мне, пока не вызову!
– Слушаюсь!
Анненков повернулся кругом и ушел. Его шаги стихли за углом. Барон закрыл дверь.
– Так что вы говорили насчет завтра?
– Завтра … завтра я буду так же одинока, как сегодня, как всегда … Только Татьяне будет радость …Я смогу полюбить вас. Кто-нибудь вас любил? Я имею в виду – женщина?
Барон не ответил.
– А вы? – спросила Ольга, – могли бы полюбить меня?
Барон прошелся по комнате, рассеянно оглядывая стены, потом посмотрел на Ольгу внимательно.
– Клопы одолели. Спасенья нет от них, – сказал он. – У вас, поди, то же?
– Да. Клопы.
– Пошлю на рынок купить средство от клопов на всех. Анненкова пошлю. – Барон усмехнулся. – Он приходил посмотреть, что я с вами делаю.
Ольга не знала, как продолжить разговор. Кажется, все уже было сказано. Повторяться не хотелось, и так все происходило на редкость нелепо. Барон сам продолжил:
– Дорогая моя Ольга Николавна, вы вот ко мне по-человечески и с человеческим чувством. А я не человек.
Ольга не удивилась, подумала, что это фигура речи.
– А кто же вы?
Барон пожал плечами.
– Вы себя за бога почитаете?
– Бог, черт – это все тоже человеческое. А я совсем, совсем вне этого. Вы вот смотрите на меня, видите, что я выгляжу, как человек, говорю, как человек, потею, как человек, и думаете, что я человек.
– Но кто же вы? Зверь?
Барон покачал головой, и оба задумались. Искали определение.
– Я комета, – сказал барон.
– Комета?
– Комета …
– Это красиво. – Ольга даже улыбнулась.
Помолчали. Космос разверзнулся перед ними.
– Но ведь вы же вот говорите мне «дорогая Ольга Николавна», и говорите это с каким-то чувством, – начала Ольга новый раунд. – Ведь вы родились. У вас была мама. Вы живете среди людей и по законам человеческим …
Барон слушал внимательно, будто до того никто ему такого не говорил.
– …И судят вас люди по-человечески …
– Судят? – переспросил барон.
– …и Бог будет судить вас как душу человеческую.
Барон наморщил лоб, потер ладонью. Ему наскучил этот разговор.
– Значит, вы нас не помилуете? – Ее губы дрожали.
Барон сидел на скамейке и смотрел в угол. Ольга вышла.
Из записок мичмана Анненкова
15 февраля 1919 года
Не знаю, сколько я там простоял, сжимая наган в кармане. Но вот хлопнула дверь, Ольга вышла из-за угла и натолкнулась на меня.
– Что вы здесь делаете?! – воскликнула она шепотом.
В глазах ее блестели слезы.
– Что он с вами сделал? – зашипел я.
– Ничего! Идите к себе!
– Я же вижу …
– Ничего он не сделал!
Мы шипели друг на друга.
– Зачем вы к нему ходили?
– Не ваше дело!
– Зачем, Ольга Николавна?!
– Оставьте меня в покое!
– Я должен знать!
– По какому праву?
Она быстро пошла по коридору. Я не отставал.
– По праву того, кто рисковал ради вас жизнью и рискует каждый день, черт возьми!
– Вот как вы заговорили! Это был ваш выбор! И если вам наскучило, делайте что хотите!
Мы вышли
