не делился воспоминаниями, а я не спрашивала, но чувствую, как велик их вес.
— Эти дети… Их жизнь определена заранее. Ты просто не понимаешь, каково это. Привязываться к тем, кто рождён, чтобы потом погибнуть.
Слова подбираются с трудом. Я смотрю, как Ник рывком натягивает чистую рубашку, и принимается застегивать пуговицы, так и не поворачиваясь. Тихо выдыхаю, давая себе собраться с мыслями, и озвучиваю наконец то, о чем думала последние сутки:
— Я хочу учить этих детей.
Ник шумно выдыхает.
— Как бы бредово это не звучало, но я чувствую за них ответственность. Хочу продолжить дело отца. Только учить их не наказаниями и болью, а через любовь. Они такие же дети, Ник.
Он не перебивает, но и не отводит глаз.
— Это ничего не изменит в твоей жизни, я знаю, слишком поздно. Не обнулит отцовские грехи. Не сотрет твою боль. Но для этих мальчишек… для них еще ничего не потеряно. Так почему бы нам… Почему бы нам не помочь им? Вместе.
Ник молчит. Вес произнесенных обещаний давит на плечи, и на мгновение становится страшно, не много ли я на себя беру? Справлюсь с парой сотен отборных хулиганов?
Да! Однозначно да!
И я тут же отбрасываю сомнения в сторону.
— Ты действительно хочешь остаться со мной, в Эдмундсе? В этом чертовом Эдмундсе?
— А ты всё еще сомневаешься? — срывается с губ быстрее, чем могу я слова удержать.
Ник медлит, ожидая. И я будто снова вижу расползающиеся по льду в его глазах трещины. Мы так и не говорили о случившемся. Иногда я сама не знаю, смогу ли простить себя за сам факт, что решилась на подобное. Переписанный дневник и позорное бегство, — одна ночь, перевернувшая вверх дном всё, до сих пор снящаяся мне в кошмарах.
— Я так и не успела извиниться, — говорю я, поднимая глаза и понимая, пусть лучше Ник сожрет меня своими упреками, чем чувство вины. — Прости. Обещаю, что больше не сбегу.
Ник смотрит мягче. Лед тает, превращаясь в синее море. Раньше в нем бушевали штормы.
Я невольно делаю пару шагов вперед, прижимаясь щекой в накрахмаленной рубашке. Закрываю глаза. Руки Ника оборачиваются вокруг меня, обнимая.
— Не обещай. Я и так знаю, что не сбежишь, — говорит он, целуя в макушку. А потом добавляет: — Кто тебе теперь позволит.
Я улыбаюсь. От счастья по коже бегут мурашки. Вспоминаю, как раньше мы цеплялись друг к другу, а теперь нашли шаткий мир.
— Но ты ведь говорил, что я раздражаю тебя одним лишь присутствием.
Ник хмыкает.
— И ты верила?
— А почему не должна была? Ты более, чем ясно выражал свои мысли.
— Я заметил тебя с самого первого дня, но чувство самосохранения подсказывало, решись я подойти, ты бы мне так втащила, что ножом в бок показалось бы детской забавой.
Ник смеется. Я уже почти забыла, как звучит его смех. Что-то внутри подсказывает, что этот момент запомнить важно. Теперь я совсем по-другому отношусь к памяти: как много минут, скользящих мимо, мы оказывается не ценим. И в ответ улыбаюсь.
Он опускает голову, чуть отодвигая меня, чтобы видеть. А потом тихо добавляет:
— Когда ты ушла, я признаться был… в бешенстве.
Я закусываю губы.
— Ты злился?
— Безумно, — отвечает Ник.
Зря я спросила. Мне бы стоять молча, да язык прикусить, вот только любопытство всегда было моей слабой стороной.
— Но это не означает, что я отказываюсь от тех слов, что сказал в Хелдшире.
И как ни в чем не бывало, он разворачивается к комоду и принимается приводить в порядок собственные волосы. Замешательство по-видимому отражается на моем лице, потому что Ник, глядя на отражение, испускает тяжелый вздох и словно маленькому ребенку объясняет:
— Несмотря на то, что ты выкинула, принцесса, я своих решений не меняю. Если уж мне суждено втрескаться в упрямую истеричку, с этим остается лишь смириться.
Ник улыбается. Задиристо, довольно.
— Тебе еще повезло, — отвечаю я предельно спокойно, хотя сама пытаюсь справиться со сбившимся дыханием, чувствуя, как в груди все горит и плавится. — Ведь кто-то втрескался в упертого самодура, — принимаю я правила его игры, дотягиваюсь до его уха, отвечая шепотом, словно закольцовывая этот маленький секрет между нами.
— Nous étions nés pour nous rencontrer, — произносит Ник и наклоняется, чтобы зашнуровать ботинки.
— И что это означает?
Он делает шаг вперед, берет за подбородок, оставляя на губах легкий поцелуй и отвечает:
— Расскажу вечером. А насчет Эдмундса — обсудим.
Он подхватывает ключи от машины с комода, ловко перекидывая их через пальцы.
— Куда ты сегодня? — спрашиваю я.
— Ты же знаешь.
Трибунал. Очередное заседание. Мы старались на эту тему не говорить, но, как и солнце, поднимающееся с утра, реальность не скроешь. Она наступает вне зависимости от того, хочешь ты этого или нет.
От утренней игривости во взгляде не остается и следа.
— Эй, — тихо зовет Ник, и я подхожу ближе, обнимая его за талию. Утыкаюсь носом в изгиб его плеча. — Все будет хорошо. Это ведь не первое заседание.
Ник обвивает меня руками, целуя в макушку.
— Я не хочу, чтобы ты уходил, — по-детски капризно ною я. — Я уже теряла тебя однажды и не хочу расставаться даже на пару часов.
Он обнимает меня крепче, и я комкаю в пальцах ткань его рубашки.
— Все будет в порядке, Веснушка. Скоро все закончится.
Он ведет носом по шее, зарываясь лицом в мои волосы, и, обхватив двумя руками мое лицо, смотрит прямо в глаза.
— Тем более тебе нечего бояться, ты же видела, даже если мне стереть память, я все равно возвращаюсь к тебе.
— Дурацкая шутка.
Ник в ответ смеется.
— Пусть так, но зато ты улыбаешься. Я скоро вернусь.
Он разжимает пальцы, делая шаг назад, но я не отпускаю его руку. Еще один раз порывисто прижимаясь
