Октис внимательно смотрела в деревянный косяк такой же тряпичной двери, как и стены вокруг. – Какая нелепица: стены из ткани – они ни от чего не защищают.
– Колоть прямо сейчас будете?
– Да.
– Колите...
Он поднялся, за ним неохотно поднялась Октис и тут же прислонилась спиной к деревянному столбу, наблюдая, как ведающий сдвигает дверь и проходит в соседнюю комнату. Там было еще трое: двое мужчин младше собеседника и одна девушка старше Октис.
– Марам, приготовь чернила для татуировки.
– Сейчас? – Ответил самый младший. – Не поздновато ли? Ночь на дворе.
– Обстоятельства. – Старший ведающий – собеседник Октис – указал на нее – подпирающую столб в соседней комнате.
– И что же? Пусть придет завтра. Процедура не быстрая – и так весь день займет.
– Марам, еще немного и мне придется усомниться в твоих способностях и в твоей вере в мои.
Младший замолк, кинул еще один беглый взгляд на Октис, потом на старшего, успев сделать маленький едва заметный поклон ему.
– Надо спешить. Над татуировками будем работать все вместе одновременно.
– Но это же не по правилам. – На этот раз возразила девушка. – Какой смысл? Будет ли работать связь?
– Будем пользоваться одними чернилами. Только моими иглами. И... только мужские руки. Марам возьмет ноги, Герег – руки, я – голову и грудь.
Девушка хмыкнула и принялась помогать с приготовлениями. Старший пригласил жестом Октис в комнату. Ее сердце словно замерло: сейчас над ней должно было свершиться непонятное и пугающее таинство. Да, она знала все со слов уже «клейменных». Она помнила и татуировку на макушке, и ее обновление. Но то были какие-то общие рутинные процедуры. Тут же – ночью – над ней будут корпеть сразу несколько человек. А ей придется, видимо, лечь на стол, что стоит посреди этой комнаты, распластаться на нем, будто ее четвертуют...
– И что же мы будем колоть?
– Перед нами Октис из Черного отряда, что в том сезоне взяла победу в рукопашных...
– Занятный был бой...
– Я думаю, что мы будем колоть слезы.
Октис надула щеки, подумывая бесславно сбежать от неизбежного.
– Слезы? Хорошо. Какие?
Старший взял перо. Мокнул в чернильницу, уже приготовленную для татуировки, нарисовал на листке серой плетеной бумаги: дуга как порез, с которой стекают три угловатые капли – две поменьше и одна побольше в середине.
– Есть одна проблема... – Заявила девушка.
– И какая же?! – Старшему явно не нравилась критика его эскизов.
– Да, это, конечно, очень находчиво: так использовать место позывного и глаз над ним. Только вот на руках и ногах глаза нет. Будет выглядеть, словно она себе кисти порезала в неумелой попытке самоубийства.
– Но связь-то будет?
– А позывной уже не очень. Могут в случае чего и не разобраться. Что тогда до связи?
– Давайте нарисуем сверху глаз?
Старший махнул выше еще две дуги, круг внутри.
– Хорошо. Тогда, что с лицом? На лице-то мы на месте глаза глаз не нарисуем.
– Не будем...
– А связь?
– Я думаю, что уж если настоящий глаз не сойдет за связь, то и в смысле связей можно усомниться. – Старший склонился и добавил шепотом, хотя Октис все равно смогла расслышать его. – А если с шеей будут проблемы, то тут уж извините – никакая связь уже не поможет.
Они договорились между собой и повернулись к Октис, не допущенной до обсуждении своего пути.
– Развязывай обмотки на ногах, засучи штанины, расшнуруй камзол и сними рубаху, камзол потом надень обратно.
Октис не спеша, иногда подрагивая, стянула ленты. Осталась босиком. Она расшнуровала и сняла камзол, отвернулась спиной, стянула с себя рубаху, затем нацепила камзол обратно. Не завязывая, затянув шнуровку.
– Ложись.
Октис легла на стол. В комнате становилось все больше света: ведающая зажигала все лучины, свечи и лампы, что могла найти, и ставила рядом.
Ведающий из тех, что помладше, взял руку Октис и заявил ей:
– В общем-то, чтоб ты знала: позывные колются в весьма болезненных местах. Все шесть. Так что придется потерпеть.
Они приступили к работе. Октис лежала молча и неподвижно, смотря в закопченный потолок, когда старший одной рукой держал ее за виски, а другой, бесцеремонно задевая ладонью нос, колол правую щеку. Боль была ощутимая, но слабее той, на которую она только что жаловалась. Через некоторое время старший закончил с лицом и перешел на грудь. Он расправил шнуровку и даже вытянул пару витков, мешавших ему добраться до сплетения.
– Может, мне лучше вообще его снять?
– Не надо. – Сказал старший и посмотрел Октис прямо в глаза.
Он начал колоть между грудей. Октис искривилась и сжала губы: как оказалось, это была самая болезненная часть. И все же ее заинтересовала реакция ведающего, когда тот дошел до груди.
– А могу я спросить?
– Спроси...
– А как ведающие относятся к женщинам?
Ее волновал этот вопрос и раньше. Ведающие производили впечатление людей отрешенных от мирских желаний. Людей возвышенных над всеми остальными. Хотя бы приверженностью к чистым и светлым тонам в одежде. Но во взгляде, который она ловила на себе или предназначенном другой Змее, иногда читался интерес, куда больший, чем у тех же синих флажков. Вот и сейчас, со всей этой возней вокруг ее бесполезной груди, она опять вспомнила о своих наблюдениях.
– Относимся? – Старший с улыбкой посмотрел на ведающую, ходившую вокруг и отпускавшую иногда остальным замечания по поводу их работы. Она тоже посмотрела с улыбкой на старшего. – С большим удовольствием относимся...
Еще до того, как он вернулся к работе, девушка со все той же застывшей улыбкой прошла за спиной и невзначай пнула его в ногу.
Для Октис произошедшее было не менее занимательным. Коловший ее в центр груди, явно был старший. Он был для остальных чем-то вроде мастера. Но при этом он не командовал, не заставлял. Он убеждал. Он просил, и ему перечили. Ему говорили, что он не прав, и указывали на ошибки. Его пнули – в шутку, но пнули, а тот просто выдал смешок и продолжил работу. Будь на месте ведающей Октис, а на его – мастер, она бы получила строжайшее наказание. – А то и вздернуть могли. Ведь наказал же он... не за проступок, не за ошибку. Просто за то, что Октис – это я. Вот и вся моя вина...
Ее опять резануло по глазам. Надежда, что боль от наколки перебьет уже привычную боль в глазах, не оправдалась. Здесь – на столе, не двигаясь, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, боль стала в разы острее.
– Ну, потерпи еще немного, ты же – воин. – Заявила ведающая, поглаживая ее по лбу.
От недовольства собой, что вдруг от жалости к самой себе ее опять потянуло на слезы, боль только усилилась. Она ничего не сказала в ответ девушке. – Пусть думают, что это от этих игл.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
