Голос Неелы прерывается от избытка чувств. Она нежно гладит Креостуса по лицу. Потом со слезами прижимается к его груди, ложится поперек недвижимого тела.
С реки доносится голос горгоны:
— Орден мог быть слишком суров, но жрицы никогда никого не убивали. И ты забыла, что они сейчас не могут входить в сферы. У них нет здесь власти.
Неела яростно смотрит на меня.
— И все же я видела жрицу, которая шла к Храму, одна.
— Неела говорит правду, потому что мы были тогда с ней, — подтверждает какой-то кентавр. — Мы тоже видели жрицу.
— Вы лжете! — кричит Фелисити, готовая встать на мою защиту, но мои щеки краснеют, и это не остается незамеченным Филоном.
— Это правда, жрица?
Я попалась. Если я расскажу им то, что мне известно, они обвинят меня в вероломстве. Если я солгу, а они обо всем узнают позже, будет еще хуже, намного хуже.
— Да, я ходила в Храм, одна, — говорю я. — Но не для того, чтобы повидаться с хаджинами. Я говорила кое с кем другим. С Цирцеей.
— Джемма… — выдыхает Энн.
Глаза Филона округляются.
— С той обманщицей? Но она мертва. Убита твоей собственной рукой.
— Нет, — возражаю я. — Она все еще жива. Она заперта в колодце вечности. Мне необходимо было повидать ее, расспросить о Зимних землях и…
По толпе кентавров пробегает волнение. Они придвигаются ближе. Фелисити смотрит на меня с ужасом.
Неела вскакивает, ее голос дрожит от бешенства, губы кривятся в безумной улыбке.
— Я тебе говорила, Филон! Я тебе говорила, что ей нельзя доверять! Что она предаст нас точно так же, как предали другие! Но ты не хотел слушать. А теперь, теперь Креостус мертв! Он мертв…
Неела закрывает лицо руками.
— Так, значит, одна из Ордена теперь обитает в Храме, — говорит Филон. — С хаджинами.
— Нет. Это не совсем так. И она не состояла в Ордене. Они не желали иметь с ней ничего общего…
— Но ты готова? — ревет кентавр.
Неела обращается к толпе. На ее глазах больше нет слез.
— И вы поверите той, которая уже солгала? Вы видите, что даже ее подруги не знали о ее вероломстве! Жрица Ордена и та предательница сговорились с хаджинами, чтобы завладеть силой! Возможно, Креостус узнал слишком много, и потому его убили! Неужели вы не потребуете правосудия?
Кентавры, лесной народец, горгона — все поворачиваются к Филону, а он закрывает свои кошачьи глаза и глубоко дышит. Когда его глаза снова открываются, в них появляется жесткое, решительное выражение, и мне становится страшно.
— Я предоставил тебе презумпцию невиновности, жрица. Я защищал тебя перед своим народом. Но в ответ ты не дала нам ничего. Теперь я встану рядом со своим народом, и мы будем делать то, что сочтем необходимым, чтобы защититься. Nyim nyatt е volaret.
Кентавры поднимают тело погибшего собрата, уносят его на плечах.
— Филон, прошу тебя… — начинаю я.
Странное существо поворачивается ко мне спиной. И лесные жители один за другим, словно захлопывая за собой двери, отворачиваются от меня. И только Неела замечает мое присутствие. Уходя вслед за своим народом из грота, она оборачивается и плюет мне в лицо.
Фелисити бесцеремонно тащит меня в сторону.
— Ты разговаривала с Цирцеей?
— Я искала ответы. Мне необходимо было разузнать все о Зимних землях, — отвечаю я, — и только она одна могла рассказать то, что мне… что нам нужно было знать.
— Нам?
Фелисити пронзает меня взглядом. Энн берет ее за руку.
— Цирцея ничего не дает бесплатно. Что ты дала ей взамен? — резко спрашивает Фелисити.
Я не отвечаю, и Энн делает это за меня:
— Магию.
Смех Фелисити звучит жестко, грубо.
— Нет, не может быть. Скажи, что ты этого не сделала, Джемма!
— Я искала ответы! Она ведь помогла нам избежать опасностей Зимних земель? — говорю я, лишь теперь осознавая, какая это жалкая самозащита.
— Да она, похоже, сама убила Вильгельмину Вьятт! Об этом ты подумала? — возмущается Фелисити, и я холодею.
Я рассказала Цирцее о Евгении, о дереве. Что, если…
— Не похоже на то, — не слишком уверенно возражаю я.
— Ты просто дура! — фыркает Фелисити.
Я толкаю ее.
— Ты уж очень много знаешь о том, что надо делать; может быть, именно тебе следовало владеть магией!
— Хотелось бы мне этого, — цедит Фелисити сквозь зубы. — Я бы заключила союз с Пиппой и своими подругами, а не стала бы затевать шашни с врагом.
— Ты так уверена в Пиппе? Ну и где же она?
Фелисити внезапно с силой бьет меня по лицу. От пощечины по всему телу идет звон. Она рассекла мне губу. Я чувствую вкус крови на языке, и во мне пробуждается магия. И в тот момент, когда пальцы Фелисити касаются рукояти меча, я отшвыриваю его прочь, как игрушку.
— Я тебе не враг, — тихо говорит она.
Я дрожу с головы до ног. Мне приходится приложить все силы, чтобы заставить магию утихнуть. Она снова засыпает, а я остаюсь с таким ощущением, словно не спала несколько суток. Мы с Фелисити смотрим друг на друга, и ни одна не желает приносить извинения. Живот сводит судорогой. Я отворачиваюсь к кустам, меня рвет. Фелисити решительно поворачивается и шагает по тропе к Пограничным землям.
— Не надо было говорить так о Пиппе, — бранит меня Энн, протягивая носовой платок.
Я отталкиваю ее руку.
— А тебе не надо указывать мне, что делать.
На лице Энн лишь на мгновение вспыхивает боль. И тут же возвращается отработанная годами маска, скрывающая истинные чувства. Я выиграла этот раунд, но ненавижу себя за это.
— Полагаю, мне лучше пойти с Фелисити, — говорит Энн.
Склонив голову, она бросается вдогонку подруге, оставив меня в одиночестве.
Глава 47
Когда мы возвращаемся, Пиппа и девушки уже в старой церкви замка. Перед ними стоит корзина с сочными ягодами, и Пиппа их перебирает, бросая в где-то найденную чашу. Девушки выглядят более оборванными и изнуренными, чем обычно. Волосы у них ужасно спутаны, а когда свет падает под определенным углом, кожа выглядит покрытой желтыми пятнами, как начавший подгнивать фрукт.
Пиппа напевает веселую мелодию. Увидев наши вытянувшиеся лица, она умолкает.
— В чем дело? Что случилось?
Фелисити обжигает меня взглядом, но ни она, ни Энн не говорят о том, что я сделала. У меня очень сильно болит голова, и мне приходится спрятать кисти рук под мышки, чтобы утихомирить дрожь.
— Креостуса убили, — коротко сообщаю я.
— О, и это все? — небрежно произносит Пиппа.
Она возвращается к своему занятию. Мэй и Бесси даже не смотрят на нас. Их безразличие приводит меня в ярость.
— Лесные жители меня избегают.
Пиппа пожимает плечами:
— Да они же ничего не значат. На самом деле — ничего.
— Я тоже когда-то так думала, но я ошибалась. Они мне необходимы.
— Те ужасные твари? Ты же говорила, что они прежде проникали в наш мир и вытворяли там всякое! Ужасные твари!
Пиппа кончиками пальцев выуживает размякшую ягоду и бросает ее на кусок ткани к другим негодным фруктам.
— Да, это было неправильно. И мне это может не нравиться. Я могу сказать им об этом. Но Филон ни разу мне не солгал. Когда я нуждалась в помощи, это существо было моим союзником. И все, о чем они просили, это обладать правом голоса, самим распоряжаться своими делами, а я их предала.
Я глубоко вздыхаю, и магия слегка успокаивается.
— Ну, — произносит Пиппа, отряхивая с юбки пыль, — я все равно не понимаю, зачем тебе нужны они, когда у тебя есть мы. Бесси, милая, ты не уберешь это?
Бесси забирает корзину с ягодами. И смотрит на них с жадностью.
— А с чего вдруг эти лесные повернулись к тебе спиной?
Комната как будто становится меньше. Фелисити и Энн избегают моего взгляда.
— Они думают, что я и неприкасаемые имеем какое-то отношение к убийству Креостуса.
— Вот уж странно.
Бесси смотрит на меня во все глаза.
— Как это они до такого додумались?
— Это потому, что Джемма тайком вела переговоры с Цирцеей, — сообщает Фелисити.
— Ох, Джемма! — изумляется Пиппа.
Ее фиолетовые глаза вспыхивают, но на мгновение теряют обычный цвет и становятся голубовато-белыми, молочными глазами существ Зимних земель. От их взгляда по позвоночнику проносятся ледяные мурашки.
— Кто такая Цирцея? — спрашивает Мэй.
— Злодейка, такая, что хуже не придумаешь, — объясняет Пиппа. — Она пыталась убить Джемму. Она на все готова, чтобы завладеть магией Храма и править сферами. Ей нельзя доверять. И тому, кто с ней общается, тоже доверять нельзя. Потому что нет ничего хуже обманщика, способного предать своих друзей.
— Я никого не предавала! — кричу я.
Сила, которую я едва-едва утихомирила, снова вздымается во мне, и я вынуждена сесть.
Фелисити подходит к Пиппе, сложив руки на груди.
