чьи-то истерики, обострения, вбегания санитаров, но теперь им приходилось терпеть обычное безумие, немедицинское, а потому несправедливое, теперь происходило надругание над белизной и больничностью стен просто так, ради веселья.
Астроном куда-то убежал и вернулся с восковыми свечами, Даша скатилась с подоконника и подожгла каждую, Саша выключила свет, и тогда всех заполивало оранжевым, огненным, теплым. Женя лег на пол и начал скатывать горячий воск в шарики, а затем бросать их в потолок. Рядом с ним улеглась Аня, она хохотала так, что не видела, лепится ли воск к потолку, потому что от смеха вся была в слезах. Астроном присоединился к потрошению шкафов, которым занималась Таня.
И тогда он нашел длинноносую маску, зеленую и с бородавкой, с красными глазницами и дырками вместо зрачков, надел ее и стал телом с зеленой страшной головой. Обычные головы с белыми лицами разбежались. Потом завопили и сбились в кучу вокруг зеленого. Ладони разных тел слепились и потащили тело за телом по кругу, закрутили хоровод вокруг зеленого. Кольцо разорвалось, обычные лица разбрелись кто на пол, кто под стол, кто к шкафам с костюмами. Тело с зеленой головой залезло в ящик и достало пистолет. Игрушечный пистолет, для театральной студии и совсем бутафорский вблизи.
О, Сильвио, прекратите, смеялись из угла.
Нет, выкрикнул держатель пистолета. И стал крутиться-вертеться на одном месте, водить хоровод вокруг себя, проворачиваясь то на одной ноге, то на другой, притопывая и подпрыгивая.
Зеленое лицо оторвалось и упало, на худом теле осталось обычное лицо с маленькой бородкой. Тело продолжило плясать, лицо смеялось, тело успокоилось, подошло к окну и вытянуло в сторону улицы руку с пистолетом.
ВАНЯ
Ванина смена закончилась в семь вечера. Он сложил стаканчики в пакет, сдал выручку хозяину квасного прилавка и отказался от того, чтобы тот его подвез. Ваня сел на бордюр неподалеку и стал ждать.
Утром он видел странную Сашу. Ваня не смог бы объяснить, в чем проявлялась ее странность, но с ней точно что-то стряслось. В тот день ему было очень нужно поговорить с ней, но она никак не возвращалась.
Саша должна была помочь Ване. Мама нашла планшет и не поверила, что он подарен. Потом зачем-то пошла к отцу, и тот решил, что Ваня украл планшет. Дал пощечину, приказал вернуть. Ванин рюкзак сегодня особенно сильно оттягивал плечи. Ваня хотел, чтобы Саша пошла к родителям и все объяснила.
Саша не шла и не шла. Ваня стал вышагивать вокруг запертого квасного прилавка, не отворачивая головы от дорожки, по которой обычно ходила Саша. Весь день он даже не читал и следил за этой дорожкой, ждал, пока Саша появится. Ваня был уверен, что не мог пропустить ее.
Прошло больше получаса. Саши не было и не было. Ваня исходил весь свой край площади и даже снова присел на бордюр, чтобы отдохнуть. На сорок пятой минуте ожидания Ваня уже почти не думал о планшете, потому что все больше беспокоился за Сашу.
Она же там одна с психами. С маньяками. Она говорила, что хочет посмотреть на маньяка. Вдруг пошла смотреть, и он ее убил. Или прямо сейчас издевается.
Ваня закрыл глаза, нарисовал на веках Сашино утреннее лицо. Оно было плохое, чем-то испорченное, но Ваня не смог бы объяснить чем. Сейчас ее лицо могло быть мертвое или в крови.
Ваня знал, что должен действовать. Потому что так поступают смелые. Рыцари спасают дам. Ваня обязан спасти Сашу.
Маршрутки заканчивали ходить в восемь. Было самое начало девятого, и остановка опустела. Тогда Ваня побежал в сторону дороги, потом вдоль дороги, по обочине. Он бежал, бежал, боялся и бежал, потому что должен был бежать.
Рядом с Ваней остановилась машина. За рулем сидела женщина, вроде мамы, только умеющая водить.
– Мальчик, ты не заблудился? – спросила женщина.
– Нет, я иду к маме на работу, – сказал Ваня. – У нее скоро смена в психбольнице закончится, и мы потом вместе поедем домой.
– Надо же, так далеко ребенка одного отпускают.
– Мы так очень редко делаем, не волнуйтесь.
– Ну садись, подвезу.
ДЯДЯ МИТЯ
Бэллина кухня была тесной и загаженной какими-то банками-пакетами. Дом у нее старый, еще бабкин, сделан из самана, то есть, как говорится, из говна и палок. Сразу видно, что постоянного мужика у Бэллы нет, он бы хоть стены побелил. Да и вообще, когда есть мужик, баба больше старается и не разводит хлам.
– Ты бы хоть прибралась, – сказал дядя Митя. – Тараканы же заведутся.
Бэлла была уже совсем хороша, в одно лицо почти бутылку водки высадила. А дядя Митя, он ничего, опытный, его одной бутылкой не возьмешь.
– А тебе-то какая разница, – сказала Бэлла.
В общем-то, думал дядя Митя, никакой. Бэлла-Бэлка, сидит в красном халатике, шелковом, жалко ее даже как-то, наряжалась же для него, дурочка.
– Дорогая моя женщина, – сказал дядя Митя. – Мне пора, психи ждут.
– Да че там твои психи, нет никого уж, посиди еще.
– Мне протрезветь нужно, завтра же рабочая неделя.
Дядя Митя встал из-за стола, шагнул из кухни и свалил какую-то, что ли, швабру, за ней покатилось ведро, хорошо, что пластиковое. Ебен-бобен, а я тоже уже хорош, получается. Дядь-Митины штаны спрятались за всяким Бэллиным тряпьем, так сразу не найти. Вот и Бэлла. А ну-ка, ищи мои штаны. Да вот же они, слепой, что ли. О, сердечно благодарю.
Где штаны, там и носки, где носки, там и рубаха с охранничьей нашивкой. Дядя Митя решил одеваться сидя, потому что саманные стены так и наползали на него, сидеть было безопаснее. Слушай, Бельчонок, а давай мы ремонт, что ли, сделаем, сказал дядя Митя. Иди уже в свою психушку, разберусь, сказала Бэлла. Обиделась.
Вышел в ночь, пахло хорошо. Южным вечером, а еще гнилыми абрикосами, Бэлла их никогда не убирала. Хай гниют до зимы, говорила она. Поскользнулся на абрикосине, ебен-бобен, хорошо, что забор рядом, а не то упал бы.
Идти недалеко, Бэллина халупа была последней в поселке и самой близкой к психушке. Бэлла иногда смеялась, что потому-то он ее и выбрал. Но обратный путь-спотыкуть всегда был дольше. Дядя Митя это знал и поэтому фокусировал зрение на тропинке. Фокусировал, да не выфокусировал. Нога то и дело соскальзывала в траву.
СЕРГЕЙ
Все кабинеты отделения полиции, в котором работал Сергей, были одинаковые, зелено-серые, с грязными подоконниками. Сергея раздражала эта казенная неуютность, а еще его раздражали другие менты, именно так он их и называл у себя в голове, менту главное, чтобы пожрать вкусно и поспать сладко,
