открыла пристройку, взяла амбарный замок и положила его на стол, а лучше бы бросила в траву, пусть бы там ржавел, как могильная мать, и когда они все расселись, Женя, Астроном, Таня, Даша и Аня, то Саша поняла, что от нее чего-то ждут. Но у нее ничего не было, кроме черного, которым теперь отапливался весь организм, да так сильно, что сердце все время хотело выскочить.
Потом Аня спросила, почему на пристройке висела такая табличка, и из Саши вылилось, само по себе, бесконтрольно, что Джумбер оказался диктатором, он не считает пациентов за людей, он ей сам об этом сказал, а еще, говорила Саша, Джумбер их все время, кругом, постоянно обманывал, а теперь он узнал про митинг, про перезапуск, про все узнал и хочет их закрыть. Нам надо что-то сделать, надо что-то сделать, говорила Саша и ходила, ходила, ходила по студии, лишь бы расход ее топлива не уменьшался, потому что если он уменьшится, то все может взорваться, вместе с сердцем, мозгом, мышцами. Надо, да, сказала Аня, я согласна. Конечно сделаем, конечно, сказала Даша. Саша чувствовала, как ее черное сливается с общечерным, как тревога скачет от одного к другому, как скрещивается с ожиданием большой потери, как у них рождается уродливый ребенок-страх, липкий и орущий, натекающий на всех.
а что мы можем сделать? поговорить с ним? пообещать, что больше так не будем? а как не будем?
он уже нас закрыл. он уже меня прогнал. мне никогда не разрешат заниматься «Ветрянкой». и находиться внутри больницы.
можно собираться вне больницы. у нас дома. или где-то еще, где скажете.
я не вижу другого выхода. что думаете? что скажете?
Страх разрастался, булькал, налипал, их лица, Тани, Даши, Жени, Астронома, Ани, были смазанными, примятыми. Саша жалела их и любила, Саша злилась на них и винила за то, что шли только за ней и никогда не шли сами, Саша боялась их всех потерять, потому что они и Женя, Женя и они были единственным значимым, значительным из всего, что осталось в ее теперешней жизни. Они прогонят меня, они тоже меня прогонят, откажутся, пойдут к нему просить, а меня прогонят, я снова буду, снова без всех.
Мне все равно, где собираться, вдруг сказала Даша. Послушай, когда ты стала так настаивать на митинге, я испугалась и хотела все бросить. Но потом…
Потом мы с Дашей поговорили и поняли, что всем обязаны «Ветрянке», сказала Таня. И тебе, Саш, всем обязаны. Я же начала дописывать кандидатскую…
Я теперь гуляю и хожу в торговый центр, может быть, восстановлюсь в универе. Больше не буду скрываться.
И я не буду, я готова жить открыто.
Только бы Игорь скорее поправился.
А я нашел друзей, сказал Астроном.
Тревожные волны, бившиеся в стены, пол и потолок, топящие редакцию, вдруг стали успокаиваться, укладываться мягкими слоями, слегка подрагивающими. Саша улыбнулась, она хотела плакать, хотела обнять каждого, сначала она обняла Астронома, костлявого и в вязаной жилетке, и как же ему не жарко в такой жилетке; к ним прилепилась Даша, потом встала Таня, и Саша начала понимать, что еще не конец, что будет митинг и торжество всего, что она придумала, что продолжатся дружба и семья, что…
Котики, а кто же вас потом в больничку пустит, сказала Аня. За таблетками, к психиатрам вашим и психологам. Саша, ты что, можешь выписывать рецепты?
Комок из тел, благодарных друг другу и успокоившихся, распался на разные куски, каждый из которых снова стал производить подземные толчки, вызывать новые волны. Таня, Даша, Саша, Астроном и Женя переглядывались, будто пытаясь опознать друг друга, удостовериться, что это все те же секунду назад любящие друг друга люди, а не их заменители.
Это все мило, конечно, хоть на камеру снимай, сказала Аня. Но вы не подумали о последствиях, котики.
Все смотрели-пересматривались, переглядывались, а потом снова занадеялись на Сашу и стали смотреть только в нее, а Саша начала бледнеть-растворяться, проваливаться в черное, и тогда вдруг выступил Астроном, заговорил серьезно, взрослым голосом.
В последнее время, когда мне трудно, я обращаюсь к своей галактике, и она мне отвечает, сказал Астроном.
Так что, друзья, я предлагаю пройти в главный корпус к моей галактике и поговорить с ней.
Только мне осталось приклеить последнюю планетку, я как раз ее вчера закончил, хотел сделать это с вами.
Ну что, идем?
И они пошли, потому что больше идти было некуда, потому что, куда бы они ни пошли, выходило, что всему конец, а особенно конец наступал для Саши, ведь у них останутся кружки, у них останутся они, друг у друга, а Саша будет совсем одна, изгнанная из того, что склеило ее раскусоченную жизнь в цельное, а хуже всего, ох, что вместе с ней будет изгнан Женя, который только начал выползать из налепившегося на него бетона, он снова врастет в себя, и будут они вместе заперты в маленьком доме под горой, существующие на Женину пенсию и деньги от сдачи квартиры, будут жить в болотном и вонючем, ни к чему не стремиться, будут жить, как живет весь Южный Ветер, будут доживать и маяться.
Саша не могла просить их покинуть больницу, не могла, а в том, что их лишат мест в дневном стационаре, если «Ветрянка» продолжится, она не сомневалась, да и никто не сомневался. Саша понимала: сегодня ее последний ветряночий день, пока еще хороший день, потому что завтра наступит мрак.
Даша открыла дверь главного корпуса, она распахнулась так легко, будто была не дубовой, а пенопластовой. Все молча пошли по затемненному воскресному коридору, поднялись по лестнице к рисовальной студии, остановились и поняли, что у них нет ключа. Я схожу за ключами, у дяди Мити есть, сказала Даша и ушла, а все остались сидеть на полу, придавленные, заколоченные. Саша знала: кто-то должен сказать то последнее, что завершит ее самое хорошее время, но все снова смотрели на Сашу или никуда не смотрели, поэтому Саша выковыривала из своего черного-отчаявшегося кусочки доброго и принимающего, которые должна была слепить в отпускающую, прощальную фразу. Не знаю, где тут нужные ключи, взяла всю связку, сказала прибежавшая Даша. Как-то нашелся нужный ключ, как-то открылась дверь, вошли, расселись по стульям. Блин, клей куда-то делся, сказал Астроном. Давай поищем, сказала Саша и подошла к многополочному стеллажу.
Саша засовывала ладони в коробочные кучи, заляпанные краской пакеты, к ее пальцам прилипали кисточки, все шебуршало и шумело, она искала клей и забывала о том, что ищет клей. Междуполочное
