Моя команда роботов сворачивает в правый коридор, двое оппозиционеров делают попытку волочить мою ногу в прежнем направлении. Напрягаю мышца, трещит штанина, их челюсти соскальзывают, вырвав кусок материи. Наконец, эти два остолопа отвязываются от меня и убегают по другим делам. Синяки и ссадины мне обеспечены надолго. Но это еще ничего, по сравнению с тем, что я ожидал. Судя по наклону тоннеля, мы спускаемся в нижнюю часть муравьиного города. На этом участке дороги движение одностороннее, и потому нам никто не мешает быстро продвигаться. Меня несут вперед ногами, как и положено нести покойника. Изредка мне удается разглядеть, где и в каком состоянии находятся мои товарищи. Пока нас не разъединили, и это хорошо. Значит, нас несут в одно место. Скорее все, в один из их некрополей - подземное помещение, предназначенное для захоронения бренных останков обитателей города, по разным причинам отдавшим свои жизни за дело муравейника и ее царицы. Интересно, умирают ли муравьи от старости? Или их жизнь так опасна, а значит, коротка, что они все погибают либо в бою, либо на трудовом фронте?
Ну вот, кажется, мы прибыли. Похоронная команда укладывает нас рядком и начинают заваливать камнями. К счастью для нас, погребальный обряд проводится довольно формально, не так основательно, как принято у людей. Иначе нас бы ничто не спасло от захоронения заживо. Поверх камней наваливают кучи сухих папоротниковых ветвей.
Когда наступает могильная тишина, мы выжидаем какое-то время, после чего восстаем из праха, сами похожие на каких-то чудовищ.
Стряхнув с себя погребальный хлам, мы осматриваем помещение. Оно довольно обширно, с низко нависающим потолком и, скорее всего естественного происхождения. Какое-нибудь карстовое образование. Вход, как и следовало ожидать, завален камнями, ветками растений и прочим мусором. Если отсюда не выберемся в ближайшие полчаса, то непременно задохнемся от недостатка кислорода. Поэтому мы действуем быстро. Мы идем вдоль лиственно-каменных холмиков, насыпанных весьма небрежно. Кое-где из могил торчат скрюченные лапы усопших рабочих муравьев и мощные, но уже нестрашные саблевидные челюсти солдат. Кое-где валяются даже отдельные части тела: высохшая, как бы мумифицированная нога, обломки усиков-антенн, а вот голова с обломанными челюстями и с дырками на месте глаз. "Бедняга Иорик! То бишь формик".
Мы осмотрели около сотни захоронений, но останки свои ребят так и не обнаружили.
- Может, они на другом кладбище?- говорит Фокин, приблизив свою голову, не похожую на человеческую, к моей, столь же обезображенную прибором ночного видения.
Я даю знак проверить самый отдаленный угол захоронения. И тут мы делаем ужасное и вместе с тем радостное открытие. Мы находим бездыханное тело Геннадия Целоусова. Мы стряхиваем с него землю, обнажаем грудь. Она вся в крови, которую мы воспринимаем как зеленый свет. Яркими пятнами светятся рваные входные отверстия от слишком нам теперь знакомых орудий убийства. Фокин прикладывает чувствительные пальцы к сонной артерии казака и через несколько томительных мгновений, делает рукой обнадеживающий знак - есть пульс! Мы снимаем с головы "ночные глаза", зажигаем фонарики, достаем бинты из санпакета и делаем перевязку раненому. Я прикладываю к носу и рту пострадавшего кислородную маску и прикрепляю маленький баллончик с живительным газом к его телу. Кислорода хватит на сорок минут, чтобы оклематься и прийти в себя ему больше и не надо. А мы в это время должны разыскать Куприянова и постараться выйти на поверхность. Я совершенно не представляю, как это сделать, не столкнувшись с многочисленным населением муравейника. А это значит - бой, бессмысленный и беспощадный. Бессмысленный, потому что мы все погибнем. Фокин вгоняет шприц с каким-то лекарством в безвольную вену Геннадия Целоусова. Еще один укол он делает непосредственно в голову раненому. Я отворачиваюсь. Не переношу я этого натурализма.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Рядовой Хамзин почти разобрал проход и теперь ведет наблюдение за муравьиной дорогой. Вдвоем с Фокиным мы перетаскиваем раненого к выходу, ближе к коридору, где чувствуется ток воздуха. На минуту оставляем приходящего в сознание Целоусава, сами бежим к проделанным Хамзиным амбразурам. Туннель пуст. Кладбище, оно и у муравьев кладбище - на отшибе.
- Ну что, будем прорываться? - дребезжащим от волнения голосом спрашиваю я у Фокина. - Эвакуируем раненого, потом вернемся... вы как считаете?
Фокин отрицательно мотает головой.
- Раненному здесь ничто не угрожает, - говорит он тоже с одышкой, прилаживая к глазам прибор, - оставим его здесь и отправимся на поиски Куприянова, а там видно будет...
Не дождавшись моего согласия, Фокин выбивает ногой земляную пробку и выползает в коридор. Делает знак Хамзину прикрыть его. Рядовой Хамзин, как и я, тушит фонарик, натягивает на лицо "ночные глаза", осматривает автомат, не попала ли земля в ответственные его части и берет под прицел муравьиную дорогу. Затвор он не передергивает, патрон давно уже в стволе. Я хотел уж было прокричать, чего он ждет? Но тут появляется пешеход, одинокий муравей. Он быстро семенит лапками, столь же проворно прощупывая усиками дорогу впереди себя. Химические знаки, оставленные его компатриотами, муравьиным языком говорили ему: "Правильной дорогой идешь, дорогой товарищ!" Все было привычно, все было как всегда. И вдруг нелепого вида и в нелепой позе предстает перед ним, мирным пешеходом, некое существо.
Позже этот муравей будет "рассказывать" своим сородичам примерно следующее: "Раз пробегаю это я мимо кладбища, как назло никого кругом, жутковато мне стало. И вдруг - шасть мне навстречу какое-то чудище с огромными выпуклыми глазами и о четырех лапах. На дыбках стоит. Чую, от него за версту несет смертью. Не иначе как призрак, спаси и сохрани, мать-королева наша! Схватил меня - лапы горячие - и прижал к земле - ни охнуть ни вздохнуть. И стал он меня доить как последнюю тлю".
Фокин, захватив "языка" и прижимая его коленом к земле, наносит на свое тело и одежду муравьиный секрет, гласивший: "Я свой, жив, здоров". Мы с Хамзиным подходим и проделываем ту же операцию, используя бедного прохожего как тюбик. Потом мы отпускаем пленника, и он улепетывает от нас сломя голову и вскоре исчезает в хитросплетениях коридоров. Наверное, его надо было убить. Для нашей же безопасности. Наверняка, он каким-то образом сообщит стражникам о том, что в город проникли вражеские элементы. Но убивать лежачего у нас не поднялась рука. Вот здесь наше коренное с ними, с насекомыми, различие. Зачастую мы гуманны. Даже млекопитающие животные способны на жалость к слабой особи. Насекомые же не ведают жалости. Нет, ей-богу, я бы ни за что не отнес насекомых к разряду высших животных. Кто же тогда низшие? Черви что ли?
