Нет, Екатерина Великая не поддалась соблазну Екатерины малой. Она была не только старше её, — гораздо опытнее и практичнее, что само собою разумелось. Но у неё уже был свой круг преданных ей людей, с помощью которых она успешно осуществляла тайные намерения. И она была по-своему права, не посвящая в эти свои планы ту, которая всею страстною своею душою была в неё влюблена, но могла по неосторожности всё испортить.
Но только ли по неосторожности и неопытности? Нет, императрица, решившаяся на отчаянный поступок, чтобы завладеть троном, отчётливо увидела в своей юной подруге и другие черты, кои ей в ту пору не просто не подходили, но и виделись весьма опасными для самой их дружбы.
Что же она разглядела в натуре этой умной, решительной и, безусловно, преданной ей особы такого, что её насторожило и заставило чётко определить то пространство, которое ни в коем случае нельзя было позволить ей перейти?
Качества эти, весьма нежелательные, как раз были продолжением тех достоинств, которыми и обладала юная Дашкова. Очень умна, самолюбива, независима и горда? Весьма похвально! Но сии положительные черты могут обернуться другою, совсем нежелательною в дружбе стороною — самовлюблённостью и эгоцентризмом, стремлением не просто удовлетвориться положением близкого друга, но непременно желанием претендовать на такую же роль, как и тот, кому она сама служит.
Коротко говоря, Екатерина Великая, вглядываясь в Екатерину малую, как бы поймала себя на мысли о том, что она будто смотрит в зеркало на себя самое — умную, хитрую, самолюбивую и решительную, для которой важно не только действие, но и она сама — в центре этого действия.
Соперничество, ревность? Подождём с определением, но приведём всего один эпизод, произошедший, кажется, всего-навсего на другой день переворота. На правах ближайшей подруги императрицы Дашкова входит в её апартаменты, где они условились вместе пообедать, и застаёт Григория Орлова, растянувшегося на канапе. Мало того, что сия вольная поза гвардейского офицера показалась неприличною и неуместною в покоях императрицы, Дашкову возмутило ещё и то, что Орлов лёжа вскрывал императрицыну почту и сортировал по своему усмотрению государственные бумаги.
Возмущению Дашковой не было предела, и она тотчас рассказала императрице о поведении Орлова. И тут же поняла, о чём только догадывалась, но чему не хотела верить: место рядом давно уже отдано другому. А с нею, выходит, обходились всё это время как с глупенькою и не в меру восторженной девочкой.
И стол был, оказывается, сервирован на три куверта, а не на два, как уже рисовала в своём воображении пылкая княгиня, уверившая себя в том, что это именно она, скакавшая рядом с императрицею по Петергофскому тракту, вместе с нею, государыней, вырвала трон из рук тирана.
Но разве в самом деле в тот счастливый день она не была рядом с тою, которая стала теперь Екатериною Второю, и разве тогда не её, Екатерину малую, несли в Зимний дворец на своих руках ликующие солдаты?
И разве тогда нельзя было, видя эту умилительную и торжественную сцену, с радостью воскликнуть: «Браво! Как это знаменательно — решительная и умная девятнадцатилетняя женщина одна изменила правительство всей великой державы!»
Впрочем, как мы знаем, первой эти слова или что-то похожее на них произнесла сама императрица. Высокопарная фраза, употреблённая к месту и вовремя брошенная в толпу, была уже тогда в ходу у сильных мира сего. Но та, о ком уже шла молва как о главной пружине действа, за словами ждала дела. Награды посыпались щедрые. Не говоря уже о таких сподвижниках императрицы, как Григорий Орлов, удостоенный графского титула, ордена Александра Невского и пятидесяти тысяч рублей, к первому разряду оказались причисленными до последней минуты ничего не знавшие о заговоре такие лица, как князь Волконский и фельдмаршал Алексей Григорьевич Разумовский. Им обоим императрица положила ежегодный пенсион в пять тысяч рублей и по шестьсот душ крепостных. Заслуги же княгини Дашковой, увы, были отнесены ко второму, последнему, разряду и оценены в двадцать пять тысяч рублей.
Малая Екатерина тут же решилась отказаться от оскорбительной для неё подачки. Но по настоянию близких к ней людей сей дар приняла. И только для того, чтобы оплатить долги мужа, которые составили почти такую же сумму.
В полное отчаяние её привела та унизительная форма оценки её бескорыстного подвига, за который вообще не может существовать иной награды, кроме любви императрицы. Однако эта любовь, как оказалось, истаяла как воск, лишь только цель, к которой стремилась императрица, была достигнута ею. Теперь её притязания не нуждались в такой опоре, как какая-то взбалмошная и своенравная русская княгиня, — вон сколько титулованных русских вельмож подобострастно столпились у её трона, наперебой провозглашающие недавнюю принцессу немецких кровей матушкою всего российского народа!
Нет, не умела кривить душою и прятать свои истинные чувства княгиня Дашкова, оскорблённая до глубины души афронтом той, которая ещё вчера обливала её слезами и клялась в вечной дружбе. А тут — убийство императора Петра Третьего, которое нельзя было скрыть. Да кем — братом того, кто вероломно заслонил собою в сердце императрицы её чистую и верную любовь!
И фавориту, и брату его Алексею, свершившему чёрное дело, она не побоялась прямо сказать, что о них думала. И тогда та, которую, несмотря ни на что, княгиня Дашкова продолжала преданно и страстно любить, не находит ничего другого, как передать её мужу следующую многозначительную записку: «Я искренне желаю не быть в необходимости предать забвению услуги княгини Дашковой за её неосторожное поведение. Напомните ей это, когда она снова позволит себе нескромную свободу языка, доходящую до угроз».
Всё, что составляло недавно полнейшее её счастье, рушится. Беды идут одна за другой. Вход во дворец ей заказан, Воронцовы не могут ей простить крушения карьеры её собственной сестры, любовницы императора. Умирает её старший сын, а вскоре вдали от неё, в Польше, смерть отнимает у неё и мужа, полковника Михаила Дашкова. В двадцать лет она остаётся вдовою безо всяких надежд на то, что судьба когда-нибудь вновь повернёт к ней своё счастливое лицо.
Шувалов не испытал тех гонений, незаслуженного презрения и тех невосполнимых потерь, которые обрушились на княгиню Дашкову. Он выехал из России спустя всего каких-нибудь восемь месяцев после перемены власти. Она же оставалась в отечестве, одна со своими невыносимыми муками, почти целых восемь лет!
От рождения натура деятельная, она решительно, как, положим, стирают пыль со стекла, отбросила от себя всё, что её томило дома, и поставила перед собою цель в первом своём заграничном путешествии как можно полнее удовлетворить свою «безжалостную наблюдательность».
Она хочет увидеть всё, что есть в Европе примечательного: побывать во всех значительных городах, посетить музеи, театры и картинные галереи, познакомиться даже со знаменитыми мануфактурами, общественными организациями и научными учреждениями. А для того, чтобы ей не мешали и не отвлекали досужие до всяческих сенсаций люди тамошнего высшего света, она едет не как княгиня Дашкова, чьё имя так или иначе связано с относительно недавними бурными событиями в России, а как простая госпожа Михалкова.
Через Ригу и Кёнигсберг Екатерина Романовна направляется в Данциг, где останавливается в гостинице под названием «Россия». Но что это? В гостиничной зале, на стене — два монументальных живописных полотна. На них увековечены подвиги прусских солдат, нещадно громящих русское войско. Мало того, что натиск пруссаков могуч и силён, — русские изображены трусами, совершенно потерявшими головы. На переднем плане одной из картин раненые русские воины падают на колени и простирают к победителям руки, прося о пощаде.
И это — после победного завершения Семилетней войны, после взятия нами Берлина! Нет, она не потерпит такого кощунства. А ведь через Данциг каждый год проезжает немало русских. Не так давно именно в этой гостинице останавливался граф Алексей Орлов. Тот самый, кому она поклялась никогда не подавать своей руки. Неужели он, баснословный богач, не выкупил у хозяина отеля этой лживой мазни? Она не так богата, как он, в Москве и Петербурге у неё нет своего дома, имения — в долгах. Но она знает, как поступить, чтобы расправиться с картинами-пасквилями.
Наутро посетители гостиницы пришли в полное недоумение: на полотнах всё изменилось за одну прошедшую ночь, и вчерашние победители превратились в побеждённых. Нет, не русские, а, как это было когда-то на самом деле, пруссаки на коленях умоляют русских чудо-богатырей даровать им жизнь.
Княгиня уезжает из отеля, довольная собой. Это она, купив краски и кисти, вместе со своими друзьями, сопровождающими её в пути, за ночь сумели перекрасить мундиры. Она никогда не терпела неправды и лживого обмана, как бы судьба за это ни наказывала её. Почему же она должна была снести оскорбление её народа, её родной державы?
