На стороне Митрофанушки, не желающего учиться, а стремящегося жениться, — его мамаша, властная и невежественная помещица Простакова, её муж и её родной брат Скотинин, а также другие персоны, коим мила и отрадна привычная сонная жизнь. Мало того что они давно потеряли истинные человеческие чувства, по их подобию растёт их чадо и даже когда-то здравые и добрые люди, такие, как Еремеевна — нянька и кормилица, теряют своё природное достоинство. Зато полные антиподы им — Правдин и Стародум, мыслящие и поступающие разумно, как того и требует наступивший век просвещения.
Премьера «Недоросля» оказалась в то же время и бенефисом Дмитревского. Этот выдающийся актёр, играющий Стародума, буквально вызывал восторг зала. И не случайно в конце спектакля кто-то из публики бросил на сцену к ногам своего кумира, наряду с охапками цветов, ещё и большой кошелёк, туго набитый деньгами.
Под стать Дмитревскому оказались и любимец зрителей Шумский в роли Еремеевны, и молодой, двадцатидвухлетний Пётр Плавильщиков, недавно вышедший из Московского университета и показавший себя зело талантливым актёром. А как блистательно проявила себя госпожа Авдотья Михайлова в роли Простаковой, поразившая всех своим темпераментом! Позже один из суфлёров театра говорил о ней: «Замечательная актриса! У, Господи Боже мой! Что за буря! Суфлировать не поспеешь, забудешься, рвёт и мечет, таки бросает в лихорадку». Да, она была поистине великолепна — одновременно и пугающе дремуча, и страшна, и в то же время постоянно вызывающая взрывы смеха смотрелыциков своими репликами.
И молодые актёры, бывшие питомцы Воспитательного дома, не посрамили имени императрицы. Они оказались так прилежны и способны, что её величество изъявила желание пройти за кулисы, чтобы поздравить бенефицианта Дмитревского и заодно передать ему слова благодарности за то, что не пожалел ни времени, ни сил для обучения молодой и талантливой смены.
Наверное, каждый участник спектакля был удостоен внимания и поощрения со стороны государыни.
— Ну, а где же самый главный виновник нынешнего торжества? — громко произнёс Потёмкин, шагнув за занавес, где в нерешительной позе остановился Фонвизин. — Иди, иди сюда, мой давний друг. Вот что я тебе должен сказать: умри теперь, Денис, или хоть больше ничего уже не пиши! Имя твоё бессмертно будет по одной твоей нынешней пиесе.
— Благодарю покорно за такие слова, ваша светлость, — проговорил комедиограф, с едва заметной усмешкой глянув в лицо своего бывшего однокашника. — Однако я погожу прямо-таки теперь сходить в могилу, поелику обязан ещё предстать пред очами её императорского величества, а не токмо пред ликом твоей светлости.
И Фонвизин сделал несколько шагов к государыне, которая в обществе Дмитревского, Шумского, Шувалова и Дашковой продолжала обсуждать только что увиденное действо.
— Хотя мы здесь сами вели бурный разговор, — произнесла императрица, протягивая руку Фонвизину, — но тем не менее я слышала вашу беседу с Григорием Александровичем. Я тоже уверена, как и вы, любезный Денис Иванович, что вы не раз ещё обрадуете нас, смотрельщиков, новыми творениями вашего замечательного таланта. Жаль только, что здоровье ваше не позволяет более совмещать сочинительство со службою государственною. Впрочем, тут, как говорится, ничего не попишешь. Вот и ваш старший товарищ и друг и мой самый преданный помощник Никита Иванович Панин тож вынужден был, к моему сожалению и прискорбию, оставить служебное поприще. Отсутствие сего мужа на его посту, можно сказать первого моего министра, я ощущаю довольно болезненно.
Слова императрицы были искренни. Однако взгляд её, когда она произносила сии похвалы, почему-то был рассеян. И Фонвизин понял: «Нет, она никогда не простит ни Панину, ни мне нашего очень уж явного благоволения к великому князю Павлу Петровичу. Как, надо думать, до сих пор не простила сие и Ивану Ивановичу Шувалову. Хотя с той поры, как Панин и Шувалов вынашивали свою мысль отдать русский престол наследнику цесаревичу Павлу, минуя притязания его матери, нынешней императрицы, прошло уже более двадцати лет. Что ж, будем всегда помнить о том, какал великая и в то же время вероломная женщина пред нами. Сами же будем идти путём собственных убеждений».
События лета 1762 года пришлись на ту самую пору, когда Денис Фонвизин, только что окончивший гимназический курс, был зачислен в число студентов Московского университета. Но бурный ход дел, уже происшедшие изменения в жизни России, а главное, то, что провозгласила на будущее только что вступившая на трон императрица, вызвали живейший отклик молодого студента. Он попросил, чтобы его исключили из университетских студентов, и, поскольку уже сам обладал отменным знанием латинского, французского и немецкого языков, подал прошение о зачислении его в Иностранную коллегию. Так он оказался в Петербурге на дипломатической службе.
Впрочем, вскоре молодой дипломат, наверное, более, чем служебным рвением, стал известен даже в самых высших кругах своими сочинениями — баснями и сатирами, бившими, что называется, не в бровь, а в глаз.
Особенно произвело впечатление сатирическое «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке». В этом стихотворении автор вёл беседу со своими слугами, пытаясь разрешить с ними вопрос: «На что сей создан свет?» Каждый из слуг судит о жизни, исходя из своих наблюдений. Откуда же им почерпнуть другие суждения и иной опыт? Но как меток их глаз, остёр и глубок ум. Вот, к примеру, рассуждения кучера Ваньки:
С утра до вечера держася на карете,Мне тряско рассуждать о Боге и о свете;Неловко помышлять о том и во дворце,Где часто я стою смиренно на крыльце,Откуда каждый час друзей моих гоняютИ палочьем гостей к каретам провожают;Но если на вопрос мне должно дать ответ,Так слушайте ж, каков мне кажется сей свет.Москва и Петербург довольно мне знакомы,Я знаю в них все улицы и домы...
Так знайте, что весь свет считаю я за вздор...Здесь вижу мотовство, а там я вижу скупость;Куда ни обернусь, везде я вижу глупость.Да, сверх того, ещё приметил я, что светСтоль много времени неправдою живёт,Что нет уже таких кащеев на примете,Которы б истину запомнили на свете.Попы стараются обманывать народ,Слуги — дворецкого, дворецкие — господ,Друг друга — господа, а знатные бояряНередко обмануть хотят и государя;И всякий, чтоб набить потуже свой карман,За благо рассудил приняться за обман.До денег лакомы посадские, дворяне,Судьи, подьячие, солдаты и крестьяне,Смиренны пастыри душ наших и сердецИзволят собирать оброк с своих овец.Овечки женятся, плодятся, умирают,А пастыри притом карманы набивают.За деньги чистые прощают всякий грех,За деньги множество в раю сулят утех.
Не только меткостью сатирических стрел — меткостью простонародной речи, простым, словно подслушанным у своих слуг слогом поразил новый автор своих слушателей. И — честным образом мыслей. А следом вышел из-под пера Фонвизина и «Бригадир» — комедия, которая сразу вывела автора в первые ряды отечественных сочинителей.
«Бригадир» был ещё только в рукописи, а реплики из пиесы разносились уже по всему Петербургу. Автор стал нарасхват. Кому он только не читал своё сочинение! В один из праздничных дней его соизволила пригласить к себе в Петергоф сама императрица и выразила неподдельное восхищение.
— Это о наших нравах первая комедия, — так высказался о пиесе молодого автора Никита Иванович Панин — глава Иностранной коллегии и воспитатель великого князя, цесаревича Павла Петровича, когда услышал её из уст самого сочинителя.
Наследнику было четырнадцать лет. Через четыре года он отметит своё совершеннолетие и, как полагал его воспитатель, займёт полагающийся ему российский трон.
Ещё в последние годы царствования Елизаветы Петровны воспитатель наследника не на шутку был встревожен тем, к кому может перейти престол. Великий князь Пётр Фёдорович вызывал страх — так он был далёк от того, чтобы стать во главе державы и по своим умственным достоинствам, и по своей нескрываемой вражде ко всему русскому. Но рядом с ним была его супруга — умная и себялюбивая немка, которая плела тайный заговор, чтобы захватить власть. Этого не могли допустить те, кто не хотел новой смуты в отечестве. И чтобы уберечь Россию от потрясений, лучшим выходом многие считали убедить Елизавету передать трон малолетнему наследнику.
И Никита Панин и Иван Шувалов были теми, кто вынашивал сие решение со всею серьёзностью. Однако тогда не удалось осуществить этот план. Но Никита Иванович не оставил своих убеждений и после вступления на престол Екатерины Второй. Он, продолжая оставаться воспитателем великого князя, исподволь готовил его к предстоящему царствованию. Потому он пригласил к своему питомцу Фонвизина с его комедиею. Молодому наследнику пиеса также понравилась, он как бы воочию увидел в её сценах жизнь отечества, коим он должен был готовиться управлять.
