помогло ли ей изучение произведений Шекспира понимать характеры или природное женское чутьё на то, что было честным, храбрым и сильным, но, наделяя своих воображаемых героев всеми совершенствами на свете, Джо открывала для себя живого героя, который интересовал её, несмотря на многочисленные человеческие несовершенства. Мистер Баэр в одной из их бесед посоветовал ей изучать простых, правдивых и добрых персонажей, где бы она их ни находила, в качестве хорошей тренировки для писателя. Джо поймала его на слове, хладнокровно обернулась и изучающе посмотрела на него самого – поступок, который сильно бы удивил профессора, если бы он об этом узнал, потому что этот достойный человек был о себе очень скромного мнения.
Поначалу Джо озадачивало, почему он всем нравится. Он не был ни богат, ни знаменит, ни молод, ни красив, ни в каком отношении не был тем, кого называют обворожительным, импозантным или блистательным, и всё же он был так же привлекателен, как живительный огонь, и люди, казалось, собирались вокруг него так же естественно, как у тёплого очага. Он был беден, но, казалось, всегда что-то отдавал; чужестранец, но все были его друзьями; уже не молодой, но весёлый, как мальчик; некрасивый и своеобразный, но его лицо многим казалось привлекательным, и его странности ему легко прощались из-за его характера. Джо часто наблюдала за ним, пытаясь обнаружить, в чём его шарм, и в конце концов решила, что именно добрый нрав творит эти чудеса. Если у него и было какое-то горе, «оно сидело, спрятав голову под крыло», и он поворачивался к миру только своей солнечной стороной. На его лбу появились морщины, но Время, казалось, прикасалось к нему нежно, помня, как он был добр к другим. Приятные складочки вокруг его рта были памятными заметками о многих дружеских словах и весёлом смехе, его взгляд никогда не был холодным или суровым, а крепкое пожатие его большой руки было тёплым и более выразительным, чем слова.
Сама его одежда, казалось, была частью приветливой натуры её владельца. Она выглядела так, как будто чувствовала себя непринуждённо, и ей нравилось быть для него удобной. Его просторный жилет наводил на мысль о большом сердце под ним. Его порыжевшее пальто имело компанейский вид, а мешковатые карманы явно свидетельствовали о том, что детские ручки часто влезают в них пустыми, а вылезают полными. Даже его ботинки были доброжелательными, а воротнички никогда не были жёсткими и раздражающими кожу, как у других мужчин.
«Вот оно что!» – сказала себе Джо, когда наконец обнаружила, что подлинное доброжелательство к ближним может украсить и облагородить даже тучного учителя немецкого языка, который жадно уплетает обед, сам штопает свои носки и отягощён фамилией Баэр.
Джо высоко ценила доброту, но она также обладала присущим женщинам большим уважением к интеллекту, и маленькое открытие, которое она сделала в отношении профессора, значительно усилило её уважение к нему. Он никогда о себе не рассказывал, и если бы к нему не приехал его соотечественник, никто так и не узнал бы о том, что в своём родном городе он был человеком, которого очень уважали и ценили за учёность и честность. Этот приятный факт раскрылся в беседе с мисс Нортон, так как он сам никогда не говорил о себе. От неё Джо обо всём и узнала, и ей ещё больше понравилась эта новость из-за того, что сам мистер Баэр никогда этого не обсуждал. Она испытала гордость, узнав, что он был заслуженным профессором в Берлине, будучи всего лишь бедным учителем немецкого языка в Америке, и его простую, трудную жизнь очень украшал тот романтический оттенок, который ей придало это открытие. Другой дар, даже лучший, чем интеллект, был продемонстрирован ей самым неожиданным образом. Мисс Нортон имела доступ в большинство светских кругов, куда Джо не смогла бы попасть, если бы не её соседка. Амбициозная девушка заинтересовала одинокую женщину, которая любезно оказала множество одолжений такого рода и Джо, и профессору. Однажды вечером она взяла их с собой на закрытую вечеринку, организованную в честь нескольких приглашённых знаменитостей.
Джо пошла туда, готовая с благоговением преклониться перед великими людьми, которых она с юношеским энтузиазмом почитала издалека. Но в тот вечер её преклонению перед гением был нанесён сильный удар, и ей потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от открытия, что великие создания, в конце концов, были всего лишь обычными мужчинами и женщинами. Представьте себе её смятение, когда она украдкой бросила взгляд робкого восхищения на поэта, чьи строки наводили на мысль о неземном существе, питающемся только «духом, огнём и росой», и увидела, как он поглощает свой ужин с таким пылом, что к его интеллектуальному лицу приливает кровь. Отвернувшись от него, как от поверженного идола, она сделала другие открытия, которые быстро развеяли её романтические иллюзии. Великий романист с регулярностью маятника придвигался то к одному, то к другому графину; знаменитый теолог открыто флиртовал с одной из мадам де Сталь[114] своего времени, которая бросала уничтожающие взгляды на вторую Коринну[115], которая, в свою очередь, добродушно высмеивала её, одолев свою соперницу в попытках захватить внимание мудрого философа, который пил чай по-джонсоновски[116] и, казалось, дремал, так как болтливость этой леди не давала ему возможности вставить хоть слово. Знаменитые учёные, забывшие о своих моллюсках и ледниковых периодах, судачили об искусстве, с присущей им энергией поглощая устриц и мороженое; молодой музыкант, очаровавший город, как второй Орфей, – обсуждал лошадей; а представитель британской знати, присутствовавший на встрече, оказался самым заурядным человеком.
Не прошло и половины вечера, как Джо почувствовала себя настолько разочарованной, что села в углу, чтобы прийти в себя. Вскоре к ней присоединился мистер Баэр, тоже чувствовавший себя неловко, и через какое-то время несколько философов, каждый оседлав своего конька, подошли вразвалочку, чтобы провести интеллектуальный турнир в укромном уголке. Их беседа была за пределами понимания Джо, но она ей понравилась, хотя Кант и Гегель были для неё неведомыми божествами, Субъективное и Объективное – непонятными терминами, а единственным, что «возникло в её внутреннем сознании», была сильная головная боль после того, как всё закончилось. Постепенно до неё стало доходить, что мир разбирается на куски и собирается воедино на новых и, по словам ораторов, бесконечно лучших, чем раньше, принципах, что религию вполне можно обоснованно превратить в ничто, а интеллект должен стать единственным Богом. Джо понятия не имела ни о философии, ни о метафизике, но необычное волнение, отчасти приятное, отчасти болезненное, охватило её, когда она слушала и ощущала, что её уносит во времени и пространстве, как новый воздушный шарик, выпущенный из рук на празднике.
Она огляделась, чтобы посмотреть, что об этом думает профессор, и обнаружила его смотрящим на неё с самым мрачным выражением лица, которое она когда-либо замечала у него. Он покачал головой и поманил её за собой, но в этот момент она была очарована свободой спекулятивной философии и не двинулась с места в попытке выяснить, на что намеревались опереться эти мудрые джентльмены после того, как они уничтожат все старые верования.
Что ж, мистер Баэр был застенчивым человеком и не спешил высказывать свои собственные взгляды, но не потому, что они были непостоянными, а потому, что они были слишком искренними и серьёзными, чтобы их можно было изложить без труда. Когда он перевёл взгляд с Джо на нескольких других молодых людей, привлечённых яркостью философских фейерверков, он нахмурил брови и испытал сильное желание заговорить, опасаясь, что какая-нибудь легковоспламеняющаяся молодая душа может быть сбита с толку пиротехническими ракетами и обнаружит, когда представление закончится, что у неё осталась только палочка или обожжённая рука.
Он терпел это сколько мог, но когда к нему обратились с просьбой высказать своё мнение, он вспыхнул искренним негодованием и начал защищать религию со всем красноречием истины – красноречием, которое сделало его ломаный английский музыкальным, а его некрасивое лицо – прекрасным. Бой был тяжёлым, потому что эти интеллектуалы хорошо спорили, но он не признавал себя побеждённым и стоял на своём, как настоящий мужчина. Каким-то образом, пока он говорил, мир снова
