Изабель, эта таинственность полностью изменила его; и как только он машинально уселся на стул столовой, мягко предложенный ему Делли – поскольку тихая девушка видела, что некоторая странность в нём нуждалась в неподвижности, – сознание Пьера уже было занято тем, как любым возможным и разумным путём внушить, что Люси могла быть вдохновлена замечательным ощущением внешне чего-то, где-то и как-то притворного, маскирующегося или несущественного, представленном им в глазах мира в весьма исключительном очевидном положении. Дикие слова Изабель все ещё звучали у него в ушах. Это было негодование всей женской сути, предположившей, что Люси, всё ещё хранившая внутри своего сердца преданность, оказалась готовой прибыть к нему, считая вместе с остальной частью мира, что Пьер был обыкновенным женатым человеком. Но какова – какова возможная причина – из-за какого возможного намека она должна была подозревать обратное или считать что-либо необоснованным? Ведь ни в настоящее время, ни в любой другой последующий период, Пьер не воображал, или, возможно, не мог вообразить, что в её чудесном предчувствии Любви у неё могло сложиться какое-то определенно точное мнение о характере тайны, которая, расползаясь, столь феерически окутывала его. Но здесь определённая мысль мимоходом вторила ему.
Среди его личных воспоминаний было весьма характерное воспоминание о юноше, который в то время был почти помолвлен с красивой девушкой, – Пьер почувствовал возвращение его собственной пульсации от разгорающейся страсти, – так или иначе, случайно на мгновение предался неблагоразумной нежности ко второй леди; и, кроме того, глубоко заинтересованные друзья второй леди вызвались сообщить бедному юноше, что такая его показательная нежная поддержка не могла не оказать на неё естественное влияние; бесспорным было то, что эта вторая леди, всё больше и больше теряя самообладание, подошла почти к смертельному концу, всё время бредя о воображаемой жестокой неверности её возлюбленного; поэтому эти мучительные обращения от такой действительно прекрасной девушки, которая, казалось, умирала из-за него от горя, наконец-то показали юноше, что болезненно не обращать внимание на тот факт, что, поскольку обе леди требовали его, то у предшествующей леди было больше прав на его руку – его совесть безумно бранила его за вторую леди; он думал, что вечное горе, конечно, настигло бы его здесь и после, если бы он отказался от своей первой любви, – что было ужасно напряженно для него и для неё – если бы заключил брак со второй леди, чего он, соответственно, и не сделал; в то время как через всю его последующую жизнь, деликатно и честно относясь к своей преданной жене, он, запрещая объяснять этой своей первой любви, как всё происходило, хотел успокоить её сердце; и поэтому она, находясь в своём полном невежестве, полагала, что он преднамеренно и бессердечно лгал ей, а потому дошла, с его точки зрения, до смертельного безумия.
Эта странная история из реальной жизни, как и Пьеру, также была знакома Люси, поскольку они несколько раз говорили о ней; и первой любовью безумного юноши была одноклассница Люси, и Люси имела к ней отношение, как подружка невесты. Теперь перед Пьером сама собой предстала мимолетная идея, что умом Люси подобное решение относительно самого себя и Изабель, скорей всего, не могло овладеть постепенно. Но с другой стороны такая гипотеза, в конце концов, оказалась совершенно несостоятельной, поскольку, во всяком случае, не вполне удовлетворительно объясняла главный мотив предпринятого Люси необыкновенного шага, и воистину не оправдывала этот шаг с точки зрения общепринятых правил приличия. Поэтому он не знал, что тут и думать; не то, чтобы мечтать. Чудесные, нет, откровенные мысли и не меньше были пропеты о Любви, но здесь само по себе было абсолютное чудо – неосуществимое чудо. Из-за бесспорной непогрешимости внутри себя он чувствовал, что не зависимо от её странного мнения, не зависимо от её загадочного заблуждения, не зависимо от её самых тайных и необъяснимых причин Люси в её собственном девственном сердце всё ещё оставалась кристально безупречной, без тени греха или вины. Тем не менее, это был какой-то немыслимый поступок для неё, сделать в своём письме столь неистовое предложение! В целом это поражало его; это его запутывало.
Теперь этот смутный страх, проникший в него, дал ругаемое всеми атеистами ощущение того, что в мире существует таинственная, непостижимая божественность – Бог – Существо, представленное везде, как нечто положительное. «Нет, Он находится теперь в этой комнате, став частью воздуха, когда я здесь уселся. Я тогда переместил Дух – немного прижал его на этом месте» Он со страхом осмотрелся; он почувствовал себя очень счастливым при виде доброты Делли.
Пока он был так погружен в эту тайну, послышался стук в дверь.
Делли нерешительно поднялась – «Я впущу его, сэр? – Думаю, что это стучит г-н Миллторп»
«Пойди и погляди – пойди и погляди», – рассеянно сказал Пьер.
В тот же момент дверь была открыта, Миллторп – поскольку это был он – поймал проблеск сидящей фигуры Пьера, пронёсся мимо Делли и с шумом вошёл в комнату.
«Ха, ха! хорошо, мой мальчик, как твоя хотьба по Аду? Это – то, что ты пишешь; каждый старается выглядеть чёрным, описывая Ад; ты всегда любил Данте. Друг мой! Я закончил десять метафизических трактатов, обсудил пять соображений по делу перед судом, посетил все наши общественные встречи, сопровождал нашего великого профессора, мсье Вольвуна, лектора, при его объезде философских салонов, разделив все почести его славного триумфа; и, между прочим, позволь мне сказать тебе, Вольвун втайне оказывает мне больше доверия, чем я заслуживаю; спаси мою душу, если я не помог написать больше чем одну половину от большинства его Лекций; анонимно отредактировал – через изучение – научную работу о „Точной Причине Модификаций в Волнах при Волнообразном Движении“, посмертную работу бедняги – он был прекрасным парнем, а также моим другом. Да, я сделал всё это здесь, пока ты всё ещё усердно корпишь над одним этим бедным проклятым Адом! О, существует секрет быстроты в таких делах; терпение! терпение! Ты ещё научишься этому секрету. Время! время! Я не могу научить тебя этому, дружок, но Время может: жаль, что не могу, но я не могу»
Снова раздался стук в дверь.
«О!» – вскричал Миллторп, внезапно обернувшись к нему, – «я забыл, мой мальчик. Я пришёл, чтобы сказать тебе, что появился носильщик с какими-то странными вещами, спрашивавший о тебе. Я случайно встретил его в низу лестницы в коридоре и велел ему следовать за мной – что я покажу ему дорогу; он здесь; впусти его, впусти его, славная Делли, моя девочка»
К настоящему времени грохот от Миллторпа, – если он вообще оказывал какое-либо влияние – ещё не ошеломил отвлёкшегося Пьера. Но теперь он встал на ноги. A человек со шляпой на голове стоял в дверях, держа перед собой мольберт.
«Это комната г-на Глендиннинга, господа?»
«О, входите, входите», – крикнул Миллторп, – «всё правильно»
«О! это – …вы.., сэр? хорошо, ну, в общем, тогда», – и человек поставил мольберт.
«Ну, мой мальчик», – воскликнул Миллторп Пьеру, – «ты всё ещё пребываешь в адском сне. Посмотри: это – то, что люди называют …мольбертом, мой мальчик. …Мольберт.., мольберт… – не …ласка23…; ты смотришь на него, как будто думаешь, что это ласка. Подойди; проснись, проснись! Ты заказал его, как я предполагаю, и он здесь. Собираешься рисовать и иллюстрировать Ад по мере его описания, так думаю. Ну, мои друзья говорят мне, что весьма безжалостно – иллюстрировать мои собственные произведения. Но я не могу позволить себе этого. Сейчас это „Гимн Нигеру“, который я бросил в ящик год или два назад – ему как раз нужны иллюстрации»
«Это для г-на Глендиннинга, о котором вы
