верхняя часть точёной статуи, и мягкий, негасимый свет в её глазах казался таким же чудом, как и точёная статуя, служащая символом проницательности и интеллекта.
На Изабель также необычайно сильно воздействовала эта неземная нежность в облике Люси. Но здесь решающим фактором стало не просто обычное обращение к сердцу, сколь непосредственная привлекательность самой печати небес. В уважении, содействующем Люси, – что редко случается – было больше чистой непосредственности, нежели желания сострадать. И когда случилось так, – возможно, вследствие долетевшего на мгновенье резкого звука от далёкой и одинокой гитары – что Люси, тихо говорящая в присутствии своей матери, внезапно и просто дала покорный ответ в музыкальном, как у звенящей струны, тоне, проникающем через открытую дверь в смежную комнату; тогда Изабель, как будто охваченная неким душевным страхом, упала на колени перед Люси, показав этим быстрым жестом своё уважение, хотя на самом деле, так или иначе, не содержащем добровольного содействия.
Сочтя все свои самые горячие усилия неэффективными, огорченная г-жа Тартэн сейчас же жестом попросила Пьера и Изабель оставить комнату, чтобы наедине изложить свои просьбы и угрозы. Но Люси лёгким взмахом призвала их остаться и затем обернулась к своей матери. Впредь у неё не будет секретов, кроме тех, что таятся на небесах. Независимо от того, известно ли это публично на небесах, всё должно быть публично известно на земле. Между нею и её матерью не должно было оставаться ни малейшего секрета.
Полностью сбитая с толку таким непониманием своей столь отчуждённой и страстно увлечённой дочери, г-жа Тартэн возбужденно обратилась к Пьеру и предложила ему последовать за нею. Но снова Люси сказала «нет», не пожелав никаких тайн между её матерью и Пьером. Там её ждало бы всё, что угодно. Обратившись к перу и бумаге, она, воспользовавшись своими коленями и какой-то книгой как столом, написала следующие строки и протянула их своей матери:
«Я – Люси Тартэн. Я приехала для того, чтобы жить с г-ном и г-жой Пьер Глендиннинг при их соизволении и согласно своему собственному добровольному выбору. Если они пожелают, я уйду, но никто не вправе удалить меня, кроме как при помощи силы; и в случае какого-либо насилия я просто обращусь к закону»
«Прочитайте это, мадам», – сказала г-жа Тартэн, с дрожью вручая его Изабель и следя за нею со страстной и презрительной важностью.
«Я прочитала его», – спокойно сказала Изабель, проглядев и вручив его Пьеру, как будто показывая этим действием, что у неё нет особого мнения по этому вопросу.
«И вы, сэр, также, косвенно этому потворствуете?» – сказала г-жа Тартэн Пьеру, когда он прочитал его.
«Я не даю оценок, мадам. Это, мне кажется, трезвое, письменное и окончательное желание вашей дочери. По сути, вам лучше уважить его и отступить»
Г-жа Тартэн огляделась в отчаянии и гневе; затем, остановив свой взгляд на своей дочери, заговорила.
«Девочка! там, где я стою, я навсегда отвергаю тебя. Никогда более тебя не будут раздражать мои материнские просьбы. Я накажу твоим братьям отвергнуть тебя; я прикажу Глену Стэнли вычеркнуть твой обесцененный образ из его сердца, если он ещё не вычеркнут оттуда твоим собственным невероятным безумием и развращённостью. И обращаюсь к вам, г-н Монстр! Божий суд за это настигнет вас. Что касается вас, мадам, то у меня нет слов для женщины, которая будет лукаво потворствовать любовнице проживать под одной крышей со своим собственным мужем. А тебе, бабёнка», – к Делли, – «мне тебе добавить больше нечего. – Гнездо мерзости! И, конечно же, теперь, от тех, кто навсегда оставлен самим Богом, мать может уйти, никогда более не возвращаясь»
Это разъединяющее материнское проклятие, как видно, не оказало соответствующего видимого влияния на Люси; она была уже настолько мраморно-белая, что страх больше не мог отбелить её, если страх в тот момент вообще присутствовал в её сердце. Подобно тому, как самый высший, самый чистый и самый тонкий эфир остаётся невосприимчив ко всем шумам в нижележащих слоях воздуха, так и прозрачный эфир её щёк, ясная кроткая лазурь её глаз не выказывали и признака страсти, в отличие от её земной матери, устроившей шторм внизу. Помощь, получаемая ею от неподвижных рук, улавливаемые ею проблески невидимой помощи поддержали ту великую силу бессмертной Любви, что однажды принимает сторону самого тонкого тростника, терзаемого беспредельной бурей; и тогда эта беспредельная буря разбивается об его непреодолимое сопротивление.
Книга XXV
Люси, Изабель и Пьер. Пьер и его книга. Энцелад24
I
День или два спустя после прибытия Люси, когда она вполне оправилась от каких-либо возможных неприятных последствий недавних событий – событий, также потрясших Пьера и Изабель, пусть и каждого по разному, но, по крайней мере, не повлиявших столь сильно на Люси, – все трое пили кофе, и Люси выразила намерение уже профессионально практиковать свою графику. Помимо содействия пополнению их общего котла это стало бы весьма приятным для неё занятием. Пьер хорошо знал об её умении улавливать сходства и рассудительно и правдиво приукрашать их, не меняя особенностей, путём погружения их в приукрашенную атмосферу. Про это Люси даже сказала, что, как-то кинув взгляд в Лагуну, она обратила внимание на то, – как и я слышал – что самые грубые камни, не подвергшиеся обработке, создают самые привлекательные пейзажи. Если бы только Пьер предпринял некоторые усилия, чтобы привести позирующих в её комнату, то её не подверженный сомнению прекрасный урожай голов можно будет легко собрать. Конечно, среди многочисленных обитателей старой церкви Пьер должен был знать многих из тех, кто не имел бы никаких возражений на то, чтобы быть нарисованным. Кроме того, хотя она пока ещё имела небольшую возможность увидеть их, всё же среди столь замечательной компании разнообразных поэтов, философов и мистиков должны найтись какие-то удивительные головы. В заключение она выразила свое удовлетворение подготовленной для неё комнатой, поскольку тут раньше была студия художника, одно окно в которой было значительно приподнято, в то время как ввиду особенного расположения внутренних ставней свет по желанию мог расходиться в любом направлении.
Пьер уже ожидал нечто подобное уже при первом взгляде на представленный мольберт. Поэтому его ответ был вполне продуман. Он сказал, что поскольку в настоящее время она сама заинтересована в систематической практике своего искусства, то тут конечно, имеется хорошая возможность в содействии её столь прекрасному занятию. Но с тех пор как она едва ли может надеяться на какой-либо патронаж со стороны своей следящей за модой матери и состоятельных партнеров, – поскольку, действительно, такое занятие было очень далеко от собственных желаний г-жи Тартэн, – и поскольку его планировалось начать только в пределах Апостолов, она могла бы – по крайней мере, на некоторое время по прибытии, – обоснованно надеяться на появление клиентов; но так как апостольцы были почти сплошь весьма неудачливым и бедным контингентом – хотя, по правде говоря, среди них имелось несколько замечательных, роскошных голов, – то поэтому Люси не стоит немедленно надеяться на большой денежный заработок. Прежде чем она сможет, наконец, действительно сделать что-то очень солидное, ей для начала надо бы хорошо умерить свои ожидания. Это предостережение, уже в изменённом виде, исходило из-за определенно стоического, упорного настроя Пьера, порождённого его недавней жизнью, которая учила его никогда не ждать чего-то хорошего от чего-либо, а всегда ждать плохого, – однако, не без готовности встретить обратное, – и затем, если хорошее приходило, то ему становилось намного лучше. Он добавил, что этим же самым утром пройдет среди комнат и коридоров Апостолов, бесцеремонно объявляя, что его кузина, графическая художница, занимает соседнюю с ним комнату, где она будет очень рада принять любую натуру.
«И теперь, Люси, какими должны быть цены? Это – очень важный момент, как
