— Как ты можешь выбрасывать на это деньги, — ворчал его отец, — когда в моем саду полным-полно овощей, которые я специально не опрыскиваю химикатами.
По кухне пополз запах лизола.
— Ну вот, опять. Надо было мне самому прочистить, — сказал отец, красный от злости.
Подавленная и смущенная мать в давно не стиранном фланелевом халате сидела на своем обычном месте, рядом с ее локтем, на знакомой ему с юности персидской скатерке, стояла полная до краев пепельница. Марсель вытряхнул ее в саду, и пепел полетел над худосочными побегами, над изъеденным улитками салатом, над худыми, как щепки, беспокойно вспархивающими курами куда-то в глубину сада. Мать сообщила, что девушка из бюро социальной помощи сегодня не придет, она со своим женихом, служащим полиции, уехала на неделю в Шотландию, полюбоваться на замки.
— Ну и хорошо, что ее несколько дней не будет, — сказал отец, — она только путается под ногами. Я и сам прекрасно управлюсь с хозяйством.
— Как ты находишь его сад? — спросила мать.
— Потрясающий, — отозвался Марсель.
Отец словно только и ждал этого комплимента, довольно хрюкнул и уснул. Мать показала спящему язык и подмигнула, словно озорная девчонка.
А потом потрясла перед его носом маленьким розовым кулачком.
— Он недолго протянет, — прошептала она, и с чуть заметным злорадством в голосе пояснила: — Сердце. Спасибо за сигареты, — сказала она сыну и глубоко затянулась.
Марсель читал в «Хюмо» статью про песенный фестиваль.
— Ну как выглядит твоя мать? — спросила она несколько минут спустя и, откинув плечи, приподнялась со своего места, кокетливо приглаживая руками свои белые волосы.
— Хорошо. Значительно лучше.
— Хм, да?
— Но ты будешь выглядеть еще лучше, если вставишь зубы.
— Они уехали.
— Как это, уехали?
— Позавчера я их вынула, потому что мне стало больно, десны, видно, распухли, и положила вот сюда, завернув в «Клинэкc», — она постучала кончиками пальцев по персидской скатерти, где рядом с очками лежала гора картофельных очистков и остатков от обеда, — а помощница из бюро социальных услуг, девочка очень старательная, завернула все это в газету и выбросила в мусорное ведро, так что к тому времени, когда я проснулась, мои зубы уехали в мусорной машине — она ведь по понедельникам приезжает ни свет ни заря.
— Но ты можешь получить новые от Общества охраны здоровья.
— О, — вздохнула мать, — стоит ли хлопотать?
— Не глупи. Я сам позабочусь об этом.
— Оставь, я не хочу вводить тебя в траты. Значит, ты находишь, что я лучше выгляжу? Это все потому… я тебе как-нибудь потом расскажу почему.
— Глупости, — пробормотал во сне отец Марселя.
— Вполне нормальный лук, — сказала мать. — А если вырезать эти пятнышки, то будет просто отличный.
Она устремила острый взгляд своих серых глаз на сына, и он заметил, какое у нее пепельно-серое, удрученное лицо и как стремится она это скрыть под своей насмешливой улыбкой. Ему почему-то пришла на ум разбитая жеребая кляча, которая вот-вот рухнет на землю, — так трусливо она отворачивалась, переводя взгляд с одного ветхого предмета на другой: их телевизор, давным-давно забытой марки, его приволок однажды в дом ненавистный брат Лео, наверняка содрав за него с родителей лишних пять тысяч франков.
— Ни франка лишнего не взял, — отрезал Лео.
— Знаю я тебя, приятель, — сказал Марсель.
Сквозь дымовую завесу от материнских сигарет оба брата смотрели на экран, где показывали интервью с родителями ребенка, страдающего аутизмом[192].
— Какой красивый мальчишечка, — умилилась мать. Это должно означать, подумал Марсель, что я не такой.
— А ты бы, ма, смогла его вырастить? — спросил аферист Лео. — Каждую минуту, двадцать четыре часа в сутки, жертвовать всем ради своего сына, который не может спать, потому что его органы чувств не действуют или действуют только на тридцать процентов?
— Если б я была на ногах, почему бы и нет?
— И двадцать четыре часа в сутки следить, как бы он сам себя не поджег?
— Почему бы и нет?
— И каждый день подтирать его, пока ему сорок не стукнет?
— Конечно, если бы это было нужно, — ответила мать Марселя и сделала еще одну затяжку.
— Почему же ты тогда для меня этого не делала? — спросил мошенник Лео.
— Ты в состоянии сам о себе позаботиться, — по-свойски улыбнулась она ему, а затем повернулась к Марселю. — Телевизор плохо отрегулирован, — сказала мать. — Слишком много красного. У отца от этого портится зрение.
— Видно, какая-то ошибка в сборке. Обычная история, когда за дело берется Лео, — проронил Марсель, подумав при этом: я смотрю на все вещи в этой обшарпанной комнате глазами судебного пристава, которому предстоит, исполнив букву закона, устроить публичную распродажу партии движимости: вон тот паровой утюг «Ровента» моя бывшая супруга Лиза получила в подарок от своей матери и подарила моей, правда, в этом доме, насколько мне известно, никто никогда им не пользовался. До прошлой недели.
— Куда это ты собираешься, мама? — спросил я, заметив, каким беспокойным взглядом она следила за девушкой из бюро социальной помощи, которая разглаживала плиссированную оборку на ее белой блузке.
— О, — испуганно встрепенулась она и, скрывая ложь за небрежными словами, принялась объяснять: — Я подумала, что мне надо бы зайти к Герарду, не то чтобы я могла ему чем-то помочь, но, в конце концов, он мой брат и падает по два раза на дню. Луиза одна не может его поднять, поначалу она звала на помощь соседей, но ведь не хочется слишком часто беспокоить чужих людей, порой случается, что он так и остается лежать, и все, что Луиза может для него сделать, — это поудобнее его уложить, чтобы он не задохнулся, и самой ждать, пока кто-нибудь не пройдет мимо, но Герард пока еще узнает людей, да и Луиза уверяет, что меня-то он узнает непременно.
— А как ты туда будешь добираться, мама?
— Лео меня отвезет. — И поспешно добавила: — Но я ему, конечно, заплачу, как по счетчику.
— Ну и сколько это выходит?
— В прошлый раз было со всеми делами пятьсот франков.
— Как это в прошлый раз? Ты, значит, уже была у дяди Герарда?
— Оставь меня в покое, — с такой злостью она огрызалась обычно только на своего мужа.
— В самом деле, — вмешалась в разговор девушка из бюро социальной помощи, — оставьте вашу мать в покое, она и без того чересчур нервная.
* * *
Аукцион продолжается. Газовый обогреватель марки «Эйфел» — есть желающие? — объявляет следующим номером судебный пристав.
Когда выяснилось, что отец до сих пор набивает угольную печку разным мусором — в ход шли даже кусочки автопокрышек, как во время войны, — и от этого воздух в кухне наполнялся едким чадом и огонь в печке часто гас, Лео притащил эту штуку родителям.
— Плата на двоих, — объявил он. — Это минимум того, что ты можешь сделать для своих родителей, Марсель, чтобы они не замерзли и не подхватили ревматизм в такую погоду.
После того как обогреватель простоял два дня, Лео забрал его и заменил на лучший, по его словам, дающий больше тепла. Естественно, модель была более дешевой, Марсель уверен, что Лео сэкономил на ней не меньше двух тысяч франков.
Когда отец Марселя собирается выйти на улицу, он переводит ручку обогревателя на самую низкую отметку и говорит жене:
— Чего тебе — ты сидишь себе и сидишь, тебя греет собственный жир.
— Как раз наоборот, — возражает она, — люди плотного сложения мерзнут больше.
— Не подходи к обогревателю, — говорит тот, надевая шляпу. — Ты в нем все равно ничего не смыслишь, а эти штуки иногда взрываются. — И только после этого уходит.
Вернувшись в дом, он, прежде чем снять шляпу и пальто, снова включает обогреватель на полную мощь со словами:
— Чертовски холодно на улице.
Шерстяной длинноворсный ковер — двадцать лет назад был белым, а сейчас превратился в блекло-желтый с черными и коричневыми проплешинами от материнских окурков. Именно на этот ковер упал пьяный Марсель в тот день, когда Лиза сбежала с официантом, дабы открыть в Кнокке свой ресторан. «Перекрести меня, мама», — рыдал он. И она сделала это — небрежно перекрестила его, а на следующий день разболтала обо всем Лео, что за язык у нее, и вот что удивительно: в тот день скорби по своей навсегда ушедшей и утраченной жене, когда, обняв ножку стола, он припал лицом к длинноворсному ковру и к ногам матери, в нос ему ударил кислый дух, и он понял, что, несмотря на свои таблетки, она уже мною лет мочится под себя в том кресле, на котором сидит.
А вот автоматическая кофеварка «Ровента». В каждый ее фильтр кладется столовая ложка соли, потому что мать отца Марселя считала, что в кофе нужно добавлять щепотку соли.
