со своего сиденья прямо на вторую ступеньку. Его большие руки обняли ее гибкую талию, а борода уткнулась в ее надушенную щеку.
— Добрый вечер, мой друг! Как доехали? — сказала она.
Это был голос юной девушки или очень молодой женщины!
— Превосходно, моя дорогая Жанна, если не считать, что я сломал ось на берегу Рошзервьера, Починка меня задержала.
— Однако вы очень быстро добрались с вашими тремя «лихачами».
Она употребила привычное для него выражение.
— Не очень, Жанна. Мои «лихачи» были послушны, как в сказке, но эти камни, которыми усеяны все наши дороги…
— Давайте войдем в дом. Я боюсь, что после быстрой езды вы можете простудиться.
Итак, поворот совершен! Он вновь стал мужем, хозяином этого дома, владельцем богатого поместья! Пусть волк сколько угодно воет под окнами Гурнавы! Господин де Катрелис не думает больше о нем. Он предложил руку жене, удивляясь тому, какое спокойствие она сохраняет и улыбается так, словно он вернулся из всего лишь недельной поездки. А ведь с того вечера, когда в гневе и исступлении он уехал, прошел почти целый год. Всю ту безумную ночь он мчался к своей мельнице. Жанна де Катрелис, несмотря на сдержанность, представляла собой чудо нежности и делала вид, что не помнит ничего из прошлого. Когда на нее упал свет люстры, он увидел, что она буквально цветет от счастья. Как и в прошлый раз, как всегда, она не предъявляла ему никаких счетов, не упрекала его ни в чем, лишь улыбка невесты и кровь, прилившая к щекам, оживляли ее лицо.
— Мой друг, вы, наверное, проголодались?
Она никак не могла привыкнуть к этому вычурному имени — Эспри и звала его просто «мой друг».
— Я действительно голоден, как волк.
— Стол для вас накрыт.
— Так, значит, вы поджидаете меня каждый день?
— Да, каждый день.
Он смог убедиться, что она говорит правду. Впрочем, мадам де Катрелис была неспособна лгать. Большой голубой бокал был на своем месте. Нож, ручка которого была сделана из ноги косули («моей первой косули») лежал на своем обычном месте. Кресло Людовика XIII, строгих форм, с зеленой листвой на обивке, словно протягивало к нему свои ручки. Он сел в него и осмотрел все вокруг; белую деревянную обшивку потолка с золоченой лепниной, высокие зеркала, обивку стен. Ничто не ускользнуло от проницательного взгляда охотника.
— О! — сказал он, — вы сменили обивку с пасторальными сценами?
— Она совсем обтрепалась.
— Вы хорошо сделали. Впрочем, любое ваше решение превосходно.
Он заметил вдруг жирное пятно на своей руке, грязь под ногтями и почувствовал себя неловко.
— Я помогал кузнецу чинить ось, — нашелся он, — не пожалуете ли вы мне чуточку воды?
— Не спешите. Бланш еще не спускалась. Анри еще в своей мэрии, он чересчур захвачен выполнением своих обязанностей там. Фелиси принесет вам немного теплой воды. Чем еще я могу быть вам полезна?
— Не беспокойтесь ни о чем.
* * *
В комнате, отделанной также светлыми тонами и меблированной в стиле Реставрации, плавал запах навощенных полов и лаванды. Перчатки и стек господина де Катрелиса лежали на круглом столике точно на том самом месте, где, возвращаясь со своих верховых прогулок, он привык их бросать. На бюро, около фарфоровой чернильницы, лежала стопка бумаги для письма, именно такая, которую он предпочитал, — голубоватая велень с водяными знаками цветков лилий. Его белье было сложено в ящиках комода в том же порядке, в каком он его оставил. Цветы украшали белоснежную вазу. Он поспешно переходил от одного предмета к другому, все проверяя с неистовством, с недоверием зверя, живущего в лесу…
Закончив свой туалет, он побрызгал себя водой, которую упорно смешно называл «мой одаромат», расчесал, не без усилий, свою бороду и гриву, затем, с помощью перочинного ножа, привел ногти «в относительный порядок». После этого почистил себя щеткой и, на его собственный взгляд, расфуфыренный благодаря этому, натянул на себя одну из своих невообразимых рубашек, с грехом пополам повязал шелковый фиолетовый галстук и, наконец, напялив на себя редингот, сказал вслух, посмотрев на себя в зеркало:
— Однако! Меня можно принять за нашего депутата!
Зазвучал звонок. С самым серьезным выражением лица, на какое только был способен, он спустился. Вся семья собралась внизу, у лестницы: мадам де Катрелис, Бланш де Ранконь и ее двое детей, Анри де Катрелис, его жена Эрмин и их трое детей, четыре горничных, в том числе и Фелиси, трое слуг-мужчин, среди которых старый Люсьен. Он жал им руки, целовал в щеки, находил дружеские слова для каждого.
— А тебя, — спросил он одного из своих внуков, — как тебя зовут?
Произошло небольшое замешательство. Мадам де Катрелис сделала вид, будто все это не более чем шутка «доброго дедушки», и живо хлопнула в ладоши:
— Дети, за стол!..
Она положила свою руку на руку своего господина и хозяина. Можно было бы сказать, что этот вечер был в точности похож на другие вечера, что ничего необыкновенного не случилось, совершался обычный ежедневный ритуал. Пожилые супруги сидели рядом за семейным столом, как если бы они делали это постоянно, никогда прежде не расставаясь.
* * *
Куда делось все мельничное барахло? Непроизвольно господин де Катрелис поискал свои сапоги, амуницию, шпоры. Но здесь, на необычайно тонкой узорчатой скатерти, стоял серебряный подсвечник в виде цветков лилии, герба его дома. И все в этой комнате дышало роскошью. Однако все эти дорогие вещи были выставлены не напоказ, а служили, и это чувствовалось, для повседневной жизни. Несколько раз господин де Катрелис чуть было не нарушил принятые в этом доме обычаи. Резким движением он потянул к себе большое блюдо с мясом, чтобы положить себе еще один кусок.
— Люсьен, — сказала мадам де Катрелис, — обслужите господина. Мне кажется, вы замечтались!
Сделав большой глоток вина, господин де Катрелис прищелкнул языком. Наконец, когда ужин подходил к концу, он принялся, чтобы позабавить детей, свистеть сквозь свою белую бороду. Они не сводили с него глаз. Это обилие волос, старинная, давно вышедшая из моды одежда, их околдовали. Они даже перестали болтать. Однако, воспользовавшись минутой молчания, один из них рискнул спросить:
— Господин останется у нас надолго?
Смех мадам де Катрелис рассыпался бисером. Все начали, как понял это господин де Катрелис, имитировать нечто подобное. Между тем вопрос ребенка тронул его всерьез…
— Итак, Анри, ты уже в должности мэра? Кажется, ты находишь в ней большое удовлетворение? Поделись с нами своими эмоциями на этот счет, пожалуйста.
Анри не преминул воспользоваться этим предложением и перечислил все доводы, заставившие его взять на
