себя «эту тяжелую ношу», рассказал о тех заботах, которые она ему доставляет, о ее важности «местного значения, но заслуживающей внимания», а также подчеркнул, что должность, конечно, ко многому обязывает, но и вселяет определенные надежды:
— Видите ли, папа, надеть перевязь — значит в некотором роде взять на себя права и обязанности помещика и все, что с этим связано. Я забочусь о поддержании в хорошем состоянии дорог, о ремонте домов и прочих строений, о всеобщей безопасности. Я выколачиваю помощь, освобождаю от судебных дел, помогаю тушить пожары, и я же переписываюсь с префектом — так же, как в свое время наши предки отчитывались перед интендантом короля.
Искорки иронии засверкали в голубых глазах старика.
— В итоге ты отменил все завоевания Революции. Ай да новый барон де Муйерон-ле-Каптиф!
— Вы смеетесь надо мной?
— Нет, Господь уберег меня от греха язвительности и злословия, мой дорогой, и я нисколько не осуждаю тебя, поверь. Однако вот что интересно: твой старший брат отказался играть эту роль.
— В большинстве наших округов есть мэры, — сказал Анри как бы в свое оправдание.
— О да! Как же, как же, знаю: они выдают замуж девиц, организуют разные комиссии и регулярно обедают в префектуре!
— Мы организуем различные братства.
— Да-да, слепых и паралитиков. Нет, я, кажется, действительно перегибаю палку! Извини меня.
— Это объяснимо, и я нисколько не сержусь на вас, потому что вы находитесь вне той жизни, которой живут остальные люди. А в ней достаточно много сложных проблем. Не мне вам объяснять, что наш род здесь один из самых старинных и самых богатых. И поэтому многие крестьяне, мягко говоря, недолюбливают и нас, и других состоятельных людей. Вражда никому еще не шла на пользу. Надо было что-то делать с этим, и вот в одно из воскресений августа самые именитые граждане нашего округа потребовали начать переговоры с крестьянами. В этот день возле церкви собрались все ее прихожане, в парке возле нее яблоку негде было упасть. Тогда-то они и предложили мне перевязь мэра. Я счел за честь принять их предложение.
— Как в девяносто третьем командование их бандами?
— Да, отец, как в девяносто третьем! Старые послабления еще живы. Скажи мне, положа руку на сердце: мог ли я отказаться?
Анри был достаточно тонким по натуре человеком и прекрасно понимал, что сейчас испытывает и думает отец, но вполне спокойно и с достоинством выдерживал его ироничный взгляд, и делал это без труда, потому что был абсолютно уверен: все, что он делает — правильно и разумно.
«Нет, я все же несправедлив к нему, — подумал маркиз де Катрелис. — Он занял место, которое принадлежит ему по праву, потому что в ином случае оно принадлежало бы мне, — и как держится! По крайней мере, не ломает комедии, как другие чиновники… И что это я, право, на него навалился, ну, пусть мне не совсем по нраву то, чем он занимается, но главное, что он парень честный, добрый отец, верный муж и хороший пример для своих сыновей — утешение для моей бедной Жанны, а при таком беспутном муже, как я, оно ей так необходимо!»
От своей матери Анри де Катрелис унаследовал улыбку, светлые волосы, бледно-голубой с легким лиловым оттенком цвет глаз, а также, без сомнения, ровный характер и здоровый практицизм. От отца же — широкую кость и умение держаться с достоинством. Жена Анри, Эрмин, странным образом походила на него, особенно улыбкой и изящной простотой манер, впрочем, такое сходство между любящими друг друга людьми встречается довольно часто. А эта пара прожила в любви и согласии уже более десяти лет. Но нашего старого охотника-нелюдима это сходство все-таки не переставало удивлять.
Молчаливая, но не по той причине, что ей нечего сказать, а намеренно, желая предоставить в их союзе ведущую роль мужу, Эрмин всегда одобряла его своей мимикой и огромными, как у лани, глазами. Что же касается их детей, то сейчас они являли собой пример сдержанности и благовоспитанности, несмотря на то, что их невообразимо лохматые головки красноречиво свидетельствовали — эти ребята не прочь как следует пошалить.
— Если я тебя правильно понял, — уточнил господин де Катрелис, — ты преследуешь в конечном итоге политические цели?
— А почему бы и нет? — почувствовав, что возникла некоторая неловкость, сочла нужным вставить мадам де Катрелис, — выборы Анри на должность мэра стали его триумфом. Единственный, кто не проголосовал за него, — это он сам.
— Отец, пойми, пришло время, когда дворянам стало уже невозможно и дальше замыкаться в своих усадьбах, — сказал Анри уже несколько возбужденным тоном, — это было огромной ошибкой и глупостью.
— Ты сам себе противоречишь.
— Никоим образом. Мир развивается. Промышленность, начавшая свой подъем при Наполеоне III, делает прогресс необратимым. Мы должны включиться в этот процесс и обрести в нем свое место и свою роль без какого-либо промедления!
— Ловкачи, привыкшие всегда держать нос по ветру, предпочитают плыть по течению.
— Конечно, таких больше, чем пытающихся плыть против. Но вы путаете одно с другим. Я говорю не об оппортунизме. Нельзя путать общественные дела с делами сиюминутными. Мы собираемся пересмотреть стоимость предприятий, структуру всего государства, облегчить процесс социальных перемен, и это намного благороднее того, чем занимаются буржуа.
— Неужели?
— Достоинства, которые за дворянами признаются всеми безоговорочно, тоже необходимы обществу, они вносят во все происходящие перемены, какие-то нравственные понятия, как струю свежего воздуха. Это мое мнение.
— Да ты, — воскликнул господин де Катрелис, — по красноречию не уступишь епископу! Во всяком случае, сегодня вечером ты приобрел себе еще одного избирателя…
И он повернулся к дочери, которую любил больше других детей, потому что она была немногословна, как и он сам, и потому что чувствовал, что в ее душе также бродили невысказанные, противоречивые чувства.
— Бланш, дорогая, скажи и ты нам что-нибудь? Ты разделяешь мысли своего брата? Что ты там забилась в угол[10]?..
Он произнес «ренконь», не очень удачно играя словами: Бланш была виконтессой де Ранконь! Она подняла на отца свои бархатистые глаза («У нее глаза как у Жемчужины: и это должно быть лестно для нее!» — подумал он). Она была причесана так, что волосы ее разделялись на два вороновых крыла, и это еще больше подчеркивало бледность ее прекрасного лица, выражавшего одухотворенность, но и сильную волю тоже. Яркие пухлые губы заставляли предполагать чувственность ее натуры. Она была в простом черном шелковом платье без всяких отделок, а из драгоценностей на ней были только обручальное кольцо и колье с рубином, величиной с ноготь.
— Не пристало
