точности рисунка – как такового рисунка там нет. Я имею в виду, что, на мой взгляд, в этих этюдах присутствует некая таинственность, которую ощущаешь, если смотреть на природу полуприкрытыми глазами, сквозь ресницы, из-за чего формы упрощаются, превращаясь в цветные пятна.
Со временем нам все станет ясно, а пока я нахожу, что некоторые мои этюды отличаются от остальных по цвету и тону.
В последнее время я порой вспоминаю рассказ, который прочел в одном английском журнале, – о художнике, который подорвал здоровье в трудное для него время и отправился в глушь, на торфяные болота, и там, созерцая унылые пейзажи, вновь стал собой и начал писать природу так, как чувствовал и видел ее. В рассказе все описано очень верно, – очевидно, автор разбирается в искусстве. Эта история поразила меня, и время от времени я мысленно возвращаюсь к ней.
Короче говоря, надеюсь, что мы вскоре сможем вновь все обсудить и сделать выводы. Напиши поскорее, если будет возможность. Разумеется, чем быстрее ты сможешь выслать какие-нибудь деньги, тем больше я буду рад.
Мысленно жму руку.
Твой Винсент
Невольно, без видимой причины, хочу добавить кое-что к этому письму: мне в голову пришла одна простая мысль.
Я не только поздно начал заниматься рисованием, но к тому же не имею оснований рассчитывать на то, что проживу очень долго. Когда я думаю об этом хладнокровно и расчетливо – словно планируя или оценивая что-то, – то понимаю, что не смогу узнать ничего определенного, такова уж природа вещей.
Однако, сравнивая различных людей, жизненный путь которых нам известен, или проводя аналогию с теми, с кем мы видим некое сходство, все же можно прийти к небезосновательным выводам.
Относительно того, много ли времени у меня осталось для работы, думаю, что не сильно ошибусь, предположив, что мое тело точно продержится как минимум еще несколько лет – от шести до десяти. Я беру на себя смелость предположить это, quand bien même[189] сейчас нет никаких причин говорить о «минимуме».
Это время, на которое я С УВЕРЕННОСТЬЮ могу рассчитывать, по поводу остального нет смысла рассуждать, ибо я не могу сам определять свою судьбу, тем более что она зависит от этих первых десяти лет – последует за ними что-то или нет. Если человек изнуряет себя лишениями и тяжелой работой в эти годы, то не перешагнет сорокалетнего рубежа; если он достаточно хорошо сохранился, чтобы противостоять напастям, сопровождающим человеческую жизнь, проходя через более или менее сложные физические испытания, то в сорок–пятьдесят он вновь войдет в относительно спокойные воды.
Но речь сейчас не о том, чтобы рассчитать это, а, как сказано выше, о том, что следует составить план на ближайшие пять–десять лет.
Я не намерен беречь себя, избегая волнений и трудностей; долго ли, коротко ли я проживу – мне безразлично. К тому же я несведущ в вопросах своего физического здоровья, в отличие, например, от того же врача. Так что я продолжу жить в неведении, но одну вещь буду знать наверняка: за несколько лет я должен закончить определенную работу. Я не буду слишком подгонять себя, потому что от спешки мало проку, но я должен ПРОДОЛЖАТЬ работать, сохраняя полное спокойствие и безмятежность, как можно более регулярно и сосредоточенно, как можно более четко. Мир касается меня лишь настолько, насколько я чувствую себя виноватым и в долгу перед ним, потому что до тридцати лет я бродил по этой земле и в благодарность хочу оставить по себе память в форме рисунков или картин, созданных не для того, чтобы угодить поклонникам того или иного направления, а для того, чтобы выразить в них искреннее человеческое чувство. Итак, творчество – вот моя цель, и когда я сосредоточиваюсь на этой мысли, все остальное, то, чем я занимаюсь или откладываю до лучших времен, упрощается до такой степени, что хаос уступает место порядку, и все, что я делаю, подчиняется единому порыву. Сейчас моя работа идет медленно, поэтому тем более не стоит тратить время впустую.
Гийом Регаме, по-моему, был одним из тех, кто не добился особой славы (как ты знаешь, есть два Регаме: Ф. Регаме – его брат, пишет картины на японские сюжеты), но его личность все-таки вызывает у меня уважение. Когда он умер, ему было всего 38 лет, и шесть-семь из них он (за редким исключением) посвятил именно рисункам в совершенно особенном стиле, созданным тогда, когда ему было физически тяжело заниматься этой работой. Он один из многих – очень хороший мастер в череде многих славных мастеров. Я упомянул его не для того, чтобы сравниться с ним – я не так хорош, как он, – но для того, чтобы привести пример самообладания и силы воли, которые в трудную минуту указали путь художнику и помогли найти равновесие при создании прекрасных произведений.
Таким я вижу и себя – мне нужно в течение нескольких лет создать то, во что я вложу сердце и душу, и мне поможет в этом сила воли. Если мне суждено прожить дольше, tant mieux, но я не думаю об этом. За оставшиеся годы НУЖНО ЧТО-ТО СОЗДАТЬ, и именно с этой мыслью я строю планы дальнейшей работы. Теперь ты лучше понимаешь, почему я хочу приложить максимум усилий. Одновременно с этим я решительно настроен использовать более простые средства. И возможно, ты поймешь, что я не воспринимаю свои этюды как отдельные произведения, но всегда рассматриваю их как часть целой картины.
375 (312). Тео Ван Гогу. Гаага, суббота, 18 августа 1883
Дорогой брат,
придя домой, я прежде всего ощутил потребность попросить тебя кое о чем – уверен, это необходимо просто потому, что ты увидишь, как совпадают наши намерения. Вот эта просьба: не подгоняй меня там, где нам не удалось разобраться в этот раз. Ведь мне потребуется некоторое время, чтобы принять решение. Что до моей холодности по отношению к папе, хочу поведать тебе одну историю, раз уж ты об этом заговорил.
Около года назад папа приехал в Гаагу – впервые после того, как я покинул наш дом, ища покоя, которого у меня там не было. Разумеется, я уже тогда был с Христиной и сказал ему: «Папа, я никого не виню в том, что мое поведение выглядит скандальным, но с учетом общепринятых норм будет лучше, если я сам стану избегать тех, кто, по моему мнению, стыдится меня.
Вы прекрасно понимаете, что я не хочу усложнять вам жизнь, и, пока у меня все не устроится и я не добьюсь успехов, не будет ли лучше, если я не стану вас навещать?» Если бы папа ответил что-то вроде: «Нет, не преувеличивай», мое отношение к нему было бы более теплым, но его ответ прозвучал как нечто среднее между «да» и «нет»: «Ах, поступай как знаешь».
Итак, понимая, что они более или менее стыдятся меня, и памятуя о твоих рассказах, я не вел регулярной переписки с папой, да и он писал мне нечасто, к тому же ни мои, ни его послания были не особенно задушевными. Это должно остаться между нами, я привожу этот пример для объяснения, а не для того, чтобы ты делал выводы. Вместо того чтобы навязывать себя и хвататься за руку того, кто протягивает нам лишь палец, нужно пренебречь рукой, которая была нам предложена не полностью и не от чистого сердца. То есть по собственной воле покинуть то место, где тебя не выносят.
Был я прав или нет – откуда мне знать? Между мной и тобой существует связь, которая со временем может только окрепнуть, если мы будем усердны в делах своих, и эта связь – искусство, и я питаю надежду, что мы сохраним взаимопонимание, несмотря ни на что.
Я опасаюсь, что сказал тебе насчет работы то, что стоило сформулировать иначе, и у меня появилось смутное чувство, что я тебя расстроил, так как перед самым отъездом у нас что-то не заладилось.
Надеюсь, все разрешится само собой.
По поводу работы: с тех пор как я обратил внимание на ограниченность художественных средств, она отчетливо видна мне во всем. Я бы обеспокоился (я подмечал это среди прочего в первых работах многих симпатичных мне художников), если бы не считал это
