в уравновешенном состоянии, но дело в том, что я сказал все, что сказал, скорее из-за расшалившихся нервов, а не из-за того, что думаю, будто ты должен был найти другие слова в то время, когда я был спокоен. Забудь об этом, ты порадуешь меня, если сделаешь вид, будто я не говорил ничего этого. Когда я спокоен, то понимаю, что все со временем наладится, но, когда нервничаю, склонен валить все то на одно, то на другое.
Так происходит и с другими вещами, которые я не хочу здесь упоминать: хотя я помню то, что говорил под влиянием нервного возбуждения, и осознаю, что могло стать первопричиной, не всякое такое начало получает продолжение, так как из-за нервов я зачастую делаю из мухи слона.
Что до меня, то даже если мне показалось, будто перед твоим отъездом что-то было неладно, не стоит продолжать писать об этом. То, что ты сказал, заставило меня серьезно задуматься, и я уже писал тебе, что не стану отказываться от приличной одежды и что ты совершенно прав – даже если бы ты об этом промолчал, я знаю и так – если мне доведется посетить Херкомера или кого-нибудь еще, там обратят внимание на мой внешний вид. Далее, насчет того, что ты сказал об отце: теперь появился повод писать ему чаще, и ты сможешь сам прочитать мое письмо. И так будет со всеми остальными.
Короче говоря, когда я выношу суждение о людях, обстоятельствах и о том или ином круге общения, к которому не принадлежу, то, разумеется, не попадаю в точку, а скорее фантазирую сверх меры и представляю все в сказочном свете; то же самое происходит, если смотреть на вещи против солнца – все кажется диковинным. Ты тесно общаешься с ними и не понимаешь, как тот, кто смотрит на них с расстояния и под определенным углом, может воспринимать их подобным образом. И даже если я ошибаюсь во всем, тот, кто задумался об этом, вероятно, понял бы, что с учетом кое-каких событий я не мог сказать иначе. Я был ненадолго сбит с толку, этот короткий отрезок времени не МОЖЕТ не занимать мои мысли постоянно, и, конечно, он отразится на будущем, ведь даже если люди намеренно избегают друг друга, рано или поздно они неизбежно столкнутся лицом к лицу.
377 (315). Тео Ван Гогу. Гаага, понедельник, 20 августа 1883
Дорогой Тео,
ты понимаешь, что мне слегка не терпится узнать, прочитал ли ты мое письмо. Что до меня, я полагаю, что в сложившихся обстоятельствах разумнее всего следовать по пути, требующему меньше затрат, согласно нашим расчетам, и думаю, что новое жилье следует искать в деревне.
Если ты сможешь и дальше присылать мне по 150 франков в месяц, уверен, эта сумма покроет все или почти все расходы. Дорогой брат, понимаешь, в любом случае у меня не останется никакого пространства для маневра.
Попытаюсь не жаловаться по этому поводу и довольствоваться тем, что есть.
Я все еще уверен, что сама работа требует более серьезных расходов и что я должен тратить чуть больше на еду и прочее, однако, если мне придется рассчитывать на меньшую сумму – в конце концов, возможно, моя жизнь не стоит того, чтобы ее подпитывать, – зачем мне устраивать из-за этого переполох? И в этом нет ничьей прямой вины, и моей тоже.
Надеюсь лишь, что ты понимаешь одну вещь: никто не в силах сделать больше, чем отказывать себе даже в еде, новой одежде, во всем, что обеспечивает комфорт, во всем, что, по сути, необходимо. Если человек готов ограничивать себя даже в этом, значит не может быть и речи о том, что у него отсутствует желание что-либо делать, не правда ли?
Понимаешь, если бы мне сказали: «Сделай вот это, сделай то, нарисуй то-то или то-то», я бы не стал противиться, даже с удовольствием стал бы повторять свои попытки, если бы с первого раза не получилось. Однако никто не говорит мне об этом или говорит, но так расплывчато, в таких общих выражениях, что меня это скорее путает, чем помогает найти правильный путь.
Дорогой брат, что касается одежды, то я не раздумывая надевал на себя то, что мне доставалось, не требуя ничего больше. Я ношу папины и твои вещи, которые порой сидят на мне иначе, чем я бы того хотел, в том числе из-за того, что у нас разный размер талии.
Если ты не станешь упоминать о том, что мои наряды оставляют желать лучшего, я буду доволен тем, что имею, и даже премного благодарен, хотя, разумеется, надеюсь, что впоследствии вспомню об этом и смогу сказать тебе: «Тео, помнишь то время, когда я расхаживал в длинном пальто отца, которое обычно носят священники?» И так далее. И мне кажется, что бесконечно разумнее спокойно воспринимать все сейчас и вместе смеяться над этим в будущем, когда мы добьемся больших успехов, чем ругаться по этому поводу в настоящем. А пока что для выходов у меня есть костюм, который ты мне привез, и еще один другой, тоже в достойном состоянии. Прости меня, если я не буду надевать их в мастерской или для работы за ее пределами: они могут самым злонамеренным образом испортиться, потому что во время занятий живописью на одежде всегда остаются пятна краски, и, кроме того, она может пострадать особенно сильно, если я в дождь и ветер буду пытаться уловить тот или иной эффект.
Что касается заработка, мои взгляды на этот счет чрезвычайно просты: доход должен стать результатом труда и, учитывая обстоятельства, я ничего не выиграю, если буду лично разговаривать с людьми о своем творчестве.
Но когда мне представляется шанс, я стараюсь его не упустить. Помнишь, например, что я рассказывал тебе о Белинфанте и Смульдерсе? Удача пока так и не улыбнулась мне. Впрочем, я не буду тужить, если только ты не расстроишь меня, подозревая в недостаточном желании что-то делать.
Думаю, что ты, серьезно поразмыслив, не станешь сомневаться в моем усердии и в том, что, если бы ты потребовал от меня предлагать людям купить что-нибудь, я бы сделал это, но тогда, возможно, меня бы одолела тоска. Если получится, позволь мне действовать так же, как я действовал до сих пор. Но если ты захочешь, чтобы я начал искать покупателей для своих работ, я не воспротивлюсь этому и последую твоему совету.
И все же, дорогой брат, человеческий мозг не все может вынести. Посмотри на Раппарда – чтобы полностью излечиться от воспаления мозга, он вынужден был отправиться в Германию. Когда я совершаю такие же шаги и начинаю говорить с людьми о своих работах, то переживаю сверх меры. И с чем я остаюсь? С отказом или пустыми обещаниями.
Я бы не стал волноваться, если бы нужно было обсуждать это с тобой – с тем, кто знает меня и с кем я привык вести беседы.
Уверяю тебя, после общения с людьми я чувствую упадок сил во время работы на пленэре.
Если мы не будем тратить время на подобные демарши, то продолжим медленно, но верно продвигаться к цели, и я не знаю лучшего пути.
В любом случае я не откажусь от серьезного заказа, каким бы он ни был: я постараюсь создать то, что от меня потребуется, – будь то мой стиль или тот, к которому у меня не лежит душа, и я готов переделывать это столько раз, сколько понадобится.
Короче говоря, я ни в коем случае не собираюсь раздражаться, даже если мне будут намеренно затруднять работу.
Мне нечего к этому добавить, если хочешь, можешь сам заказать у меня что-нибудь ради эксперимента, и не один раз, – я к твоим услугам.
Полагаю, есть различия между прошлым и настоящим. Раньше произведения искусства создавались и оценивались с большей страстью. Люди решительно избирали то или иное направление, принимали ту или иную сторону. Во всем присутствовало больше энтузиазма. Сейчас, полагаю, это сменилось непостоянством в выборе и чувством пресыщения. Люди в целом стали более равнодушными. Я тебе уже писал, что, на мой взгляд, после Милле начал ощущаться серьезный спад, словно высшая точка развития была пройдена и ей на смену пришла пора упадка.
Это
