вспыхиваю от ее прикосновения как костер, в который подбросили сухой хворост.
Ее сердце бьется у моей груди, дыхание касается моей шеи, когда она шепчет что-то, чего я не могу разобрать. Ее руки обнимают меня, прижимая еще крепче.
Я опускаю голову, чтобы посмотреть отшельнице в глаза, и они темны, как чарозем. Ее пальцы касаются моей голой груди под распахнутым корсом. Ее губы приоткрываются, когда она замечает, куда направлен мой взгляд.
Я не в силах противиться ее зову и солгал бы себе, если бы сказал, что никогда не представлял себе, как коснусь ее.
Я делаю то, чего ждет она и чего так долго ждал я сам.
Губы отшельницы горячи, но им не под силу согреть нас обоих под пронизывающим ветром. Ее тело воспламеняет меня там, где касается, ее пальцы плавят мою кожу, но снаружи, вокруг нас — слишком холодно.
И нас все еще могут увидеть.
— Идем обратно, — говорю я, но она смеется мне в плечо, и этот звук, еле слышный в шуме ветра — словно молния, ударившая прямо в мое сердце.
— Нет, — говорит она, поднимая лицо и подставляя губы для поцелуя. — Нет, нет, нет, нет.
И я сдаюсь. Я поднимаю ее на руки и несу прочь от дома, в конюшню, где пахнет сеном, а лошади настороженно фыркают, ощущая незнакомое присутствие. Она целует меня в шею. Гладит руками мое лицо, зарывается пальцами в волосы, пока я ищу для нас место — и нахожу его в пустом деннике, засыпанном свежим мягким сеном.
Не знаю, почему она так решила, но я уже не могу развернуться и уйти. Я остаюсь с ней, опускаю ее на сухое ароматного сено и помогаю снять с себя одежду, пока она стягивает с меня корс и развязывает пояс сокрис.
Я почти не замечаю ничего вокруг. Только она — ее губы, руки и голос, шепчущий о том, как ей хорошо. Только мы вдвоем на теплом сухом сене, и наши губы, и наши руки, и наши голоса.
Нам уже не холодно.
Она прижимается ко мне, обвивает меня руками и ногами, словно боясь отпустить. Говорит, что короткая ночь скоро кончится, и потом все станет как было — и она не хочет упускать свой шанс.
Я изо всех сил сдерживаю дыхание, которое вскоре становится слишком резким. Вырывается из груди вместе с ее именем — Унна — которое я все еще не могу произнести в полный голос.
— Пусть, — шепчет она, — пусть так, пусть так и будет.
И вот она хватается за мои плечи и широко раскрывает темные глаза. В них бездна, и я падаю в эту бездну с коротким вскриком, который тут же спешно заглушаю, закусив губу. Пусть так и будет, отшельница. Пусть сегодня будет так, как пожелала ты.
Ее пальцы крепко вцепились в меня, и ей не сразу удается их разомкнуть. Как и мне — пересохшие губы.
— Я… — Она улыбается мне в темноте, убирая руки и в последний раз касаясь пальцами моей щеки. Шрам на ее лице почти неразличим, и вижу ее такой, какой она должна была бы быть без него — красивой молодой женщиной, которая могла бы разбить много сердец. — Ты знаешь, я…
Какая-то лошадь переступает копытами поблизости, и я возвращаюсь в реальность холодной ночи. Снаружи доносится чей-то голос, и он становится все ближе.
— Поднимайся, — говорю я шепотом.
Она закусывает губу и только кивает.
Я помогаю ей одеться, торопливо завязываю пояс сокрис, прислушиваясь к голосу, зовущему кого-то по имени. Голос кажется мне знакомым, но я его не узнаю. Мы подбираемся к двери и ждем, пока человек с фонарем пройдет мимо. Ветер так силен, что перехватывает дыхание. Он пришел из-за гор, с северных земель людей оёкто, живущих в снежных замках и пьющих теплую кровь, чтобы не замерзнуть ночью, которая в их краях длится с начала и до конца Холодов.
Он возвещает о конце долгого Цветения и конце магии над землями Асморанты. Всего мира.
Мы прокрадываемся к дому, как воры, и я пропускаю ее вперед и остаюсь снаружи. Мне нет нужды ничего говорить. Это была лишь ночь, лишь страсть. Для нас ничего не изменится утром. По крайней мере, для меня.
Выждав, сколько могу, под пронизывающим ветром, я тоже проскальзываю внутрь. Цилиолис храпит на полу у кровати. Я снимаю одежду и забираюсь под одеяло, все еще ощущая на себе запах. Я и не ждал от нее такой прыти. Маленькая застенчивая отшельница оказалась пылкой любовницей. Ее пальцы оставили на моей коже следы.
Закрыв глаза, я некоторое время предаюсь воспоминаниям о том, что только что случилось. Потом меня накрывает сон. В этом сне я и Энефрет идем по длинной ведущей на восход дороге, и она все никак не кончается.
Нас будят на рассвете. Цилиолис просыпается долго, выглядит так, словно вчера перебрал вина и постоянно зевает, замазывая метку Энефрет соком кроволюбки.
Я едва не забыл замазать свою.
Наместник обещал накормить нас перед отъездом, и мы собираемся в кухне. Кухонная уже помешивает в большом котелке вкусно пахнущую подливку с тефтелями, на досках для еды — лепешки, дымящийся вареный фуфр, неизменное вино в чашах. Женщины едят, глядя каждая в свое блюдо, и ни одна не поднимает глаз, когда мы с Цилиолисом входит и усаживаемся за стол.
Асклакин нетерпелив. Он покрикивает на кухонную, которая должна была к нашему приходу уже все разложить. Мигрис щурится, попивая вино, рабрис отщипывает костлявыми пальцами кусочки от лепешки.
