сердце тяжело. Чужаки пришли не грабить, а захватывать. Они хотят поселиться здесь навсегда, есть рыбу, выращивать овощи и разводить скот. Разбалованные вялыми попытками магов пробраться из леса в Брешину или другую ближайшую деревню солдаты Асклакина вовсе не похожи на людей Побережья. Те привыкли драться с жизнью, которую постоянно рождает Первозданный океан. Привыкли просыпаться по первому шороху и метать боевые иглы, не открывая глаз.
На побережье самые плодородные почвы, но первозданный океан не зря называется таким. Перестал ли он давать жизнь с тех пор, как магия покинула наш мир?
Река Шиниру на юге отделяет Асморанту от узкой полоски приграничных земель Каменного водопада, за которым начинается бесконечное побережье. Ее мутная вода раньше тоже была полна магии и мешала чужакам пробираться на наши земли вплавь. Что теперь остановит их? На восходе пустыни южного Алманэфрета граничат с побережьем напрямую. Но захватчики не пойдут покорять безжизненную просоленную пустыню. Им нужен спокойный цветущий кусок Асморанты, и они получат его без труда, если правитель не придумает, как их остановить.
— Первозданный океан перестал давать жизнь, — говорит Инетис долгое время спустя, когда мы решаем дать лошадям передышку и пускаем их покормиться на краю леса, пока сами разминаем ноги.
Можно разделить трапезу, но Серпетис настаивает, чтобы мы ехали вперед. Нам нужно добраться до Шина, чтобы остановиться там на ночь, а завтра с утра направиться по тракту в Асмору. Время Серпетиса утекает, как мутная вода Шиниру сквозь пальцы. Через несколько дней пламя под его кожей погаснет, и хорошо бы ему уже встретиться к тому моменту со своим отцом. Мланкин не склонен верить тому, что не видит своими глазами. Даже если про пламя печати ему расскажут рабрис и мигрис.
— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.
— Нам рассказал Фраксис, — говорит она, бросив взгляд на Унну, которая разглядывает розовое пятно у себя за запястье. Слишком внимательно разглядывает, словно не хочет даже краем уха касаться этого разговора. — Он сказал, что без магии этот мир скоро поглотит война. Если на Побережье смерть — оттуда придут люди. У нас в долине хорошо, лучше, чем на камнях или в пустыне. Если куда и пойдут за лучшей жизнью, то к нам.
— Хорошо бы мы все знали то, что знает каждый, — говорит Серпетис, и в глубине сердца я не могу не согласиться с ним.
Но Инетис молчит. Она теперь не должна говорить правду и отвечать на вопросы, и она это помнит.
— Я не хочу говорить об этом, — признается Унна. Она с трудом, но выдерживает взгляд Серпетиса. — Это касается Инетис, и я думаю, будет лучше, если скажет она сама.
Лошади поели, и мы снова отправляемся в путь. Впереди уже виден Шин — с этой стороны дорога взбегает вверх, и мы можем различить и каменную кладку городского колодца, и рынок, и добротные дома благородных горожан. Отряд, стоящий на въезде в город, замечает и белые волосы Серпетиса, и поношенную одежду остальных его спутников. Наследник вернулся — эта весть спешит впереди нас, и у дома наместника нас уже встречают.
Мигрис выглядит так, словно не спал с момента, как я видел его в последний раз. Рабрис и наместник улыбаются, и улыбка наместника становится только шире, когда он видит, кто сопровождает наследника в его нелегком пути домой.
— Серпетис! — восклицает Асклакин, выходя из дома, и, кажется, он готов распахнуть объятья и обнять Серпетиса, как собственного сына. — Я посылал за тобой людей, но ты вернулся сам!
Мы останавливаемся у порога дома. Асклакин вышел встретить нас, но не пригласил войти. Не особенно вяжется с его широкой улыбкой.
— Магия ушла из леса, и я смог спастись, — говорит Серпетис. Это звучит как правда, это кажется правдой, и мне приходится напомнить себе, что Серпетис лгал всю жизнь, чтобы не восхититься его умением скрывать истину.
Асклакин не успевает ничего больше сказать. Мигрис и рабрис, поначалу заметившие только наследника, переводят взгляды на женщину с темными волосами, стоящую позади него. Они не сразу признают в ней недавно объявленную умершей син-фиру Асморанты, по которой народ Цветущей долины еще плачет, обливаясь слезами.
По которой еще плачет мой безутешный отец.
Мигрис делает шаг вперед и всплескивает руками.
— Инетис, — говорит он, вероятно, от растерянности забыв назвать ее титул. — Это ведь не морок двоелуния, это правда ты.
Он оборачивается к рабрису, ища подтверждение тому, что видит, и тот кивает.
— Я тоже это вижу, — говорит он. — Я вижу то же, что и ты, Чормала.
То, как они произносят эти слова, заставляет меня напрячься. Инетис тоже это слышит, слышит и Серпетис, который подается чуть вперед, как будто пытаясь ее от чего-то заранее защитить.
— Инетис, — говорит Чормала-мигрис, — ты объявлена умершей, ты ведь это знаешь? Но вот я вижу тебя живой. Что случилось?
Она качает головой из-за плеча Серпетиса.
— Я жива. Мланкин обманул вас, я не умерла, — говорит она четко и громко.
Асклакин оглядывается вокруг, как будто боится, что слова Инетис услышат.
— Правителя Асморанты не стоит так громко обвинять во лжи. — Это уже рабрис.
Инетис вспыхивает от унижения, но глаз не опускает.
— Быть может, мой вид затмил твой разум, или это сделал вид наследника, рабрис, — говорит она. — Но я — мать Кмерлана, фиоарны Асморанты, и жена Мланкина, владетеля земель от неба до моря и до гор.
— Все не так просто, — говорит мигрис, качая головой. — Инетис, твой муж уже нашел себе новую жену. Как только закончится плач по тебе, он приведет в свою сонную дочь одного из благородных фиуров Алманэфрета.
