— Для белой конницы все эти приемы, все эти выкрутасы фантазии не новы, вот в чем вопрос, — объяснил Калинин. — Миронову все сошло с рук по той причине, что он прекрасно учитывал фокус момента, фактор времени! В этом все дело! У Врангеля даже в приказе особо указывалось: уничтожить 2-ю Конную немедля, до подхода основных красных сил, в первую очередь Конной Буденного! Они и ждали с опаской, разумеется, этих главных сил! Боялись, спешили! В этом секрет.
— Великолепно! И — архиинтересно, Михаил Иванович! — снова засмеялся Ленин. — Надо хорошенько прославить этот подвиг Южного фронта в нашей печати и, конечно, оперативно, быстро наградить особо отличившихся. В первую очередь и командарма 2-й Конной. Предстоят новые бои на полное уничтожение Врангеля, надо поднять дух кавалерии.
Ленин положил телеграфные донесения в папку и продолжил мысль:
— Фрунзе так и считает: Конную Буденного, с ее подходом, поставить в тылы Врангеля, от перешейков, чтобы взять всю армию белых в кольцо и уничтожить. Чтобы не пришлось брать крымские перешейки с бою... Расчет великолепный, если, разумеется, успеет подойти Буденный. Он еще в пути, где-то между Бердичевом и Бориславом...
Оба посмотрели на карту, оценили расстояния, затем Калинин сказал:
— Награды я буду вручать сам, в этой поездке. Чтобы не возникло какой-либо заминки... как в прошлый раз с Мироновым. Он ведь уже награждался однажды, но, по-видимому, даже не знает об этом.
— То есть? О чем не знает? — правая бровь Ленина поднялась и замерла в удивлении.
— Недавно обнаружилось, что один из первых орденов Красного Знамени, третий по порядку присуждения, предназначался Миронову, но своевременно не был вручен из-за путаницы. Пропустили фамилию Миронова.
— Как же это? Свердлов наградил человека без фамилии?
— Сказано было: «командира Усть-Медведицкой красной бригады товарища Филиппа Кузьмича...» И все. Девицы в секретариате у нас все больше француженки, Владимир Ильич, приняли отчество за фамилию, как видно...
— Именно. У нас это случается нередко, к сожалению! — нахмурился Ленин. — Это, представьте себе, вопиющее безобразие! И что же, орден так и не был вручен?
— Конечно. И досадно то, что орден-то в высшей степени заслуженный! Бригада Миронова тогда охраняла протяженный участок железной дороги под Царицыном, там шли эшелоны с хлебом для Москвы и Петрограда.
— Вопиющее безобразие, — повторил Ленин.
Калинин поднялся и сказал, отходя к двери:
— Человек он, как видно, не обидчивый, делу служит, а не самолюбию. К орденам же у него своеобразное отношение, Макаров сказал, что у него было восемь царских боевых орденов за храбрость и тактический ум.
— Восемь? — поднял голову Ленин с некоторым изумлением.-— И такой офицер не раздумывая пошел в революцию?.. А вы, Михаил Иванович, между прочим, воздержались на политбюро, когда мы решали его судьбу после Саранского недоразумения. Так, кажется?
Калинин хитро сощурился, не отнимая руки от двери.
— Наверное, меня тогда не так поняли, Владимир Ильич. Я воздержался, полагая, что этого казака следует направить на военную работу, на более высокую должность, тогда как вы настаивали на другом. Я не мог упорствовать, тогда голоса разделились бы поровну. Да было и не совсем удобно поддерживать «левую» сторону...
— Ах так! Ну, спасибо, — засмеялся Ленин. — Но представьте себе, что именно в тот момент Миронова никак нельзя было возвращать под начало предреввоенсовета, мы бы могли его попросту потерять. Пришлось тоже сделать этакий тактический ход...
— Теперь я в этом разобрался, — сказал Калинин.
— Счастливого вам пути, Михаил Иванович! И передайте от меня, пожалуйста, личный привет героям-конникам Миронова и, разумеется, самому Фрунзе. Теперь я верю в большой и скорый успех на Юге!
...Приезд Калинина на фронт для командарма Миронова явился в некотором роде спасением, ввиду назревавших осложнений со штабом фронта, попыткой его уклониться от выполнения боевого приказа...
Уж так не хотелось Миронову выполнять «сломя голову» директиву о форсировании Днепра немедленно, «на плечах отступавших войск противника», прямо по захваченному у Никополя понтонному мосту! Не хотелось по многим причинам, из которых главной была — усталость и истощенность армии после тяжелых рубок. Понтон под Никополем был порван в трех местах, середину вылавливали ниже по течению, следовало наводить переправу заново, и эта переправа сразу же стала пристрельной точкой для белой артиллерии. Ни специальных команд для наведения другой, новой переправы, ни подходящего инженерного имущества для этого в хозяйстве конармии пока не было. Вплавь же глубокой осенью Днепр взять нельзя...
Сам Миронов считал, что под Никополем стоило лишь демонстрировать попытки переправы малыми силами, чтобы в ином, неожиданном для Врангеля, месте перебросить мост. Уже разосланы были разведчики и местные жители вниз по Днепру, чтобы найти брод, подходящее место. Но кроме всего прочего, был еще один тайный довод в пользу некоторого промедления, который Миронов не мог высказать открыто никому, таил про себя. Довод этот заключался в том, что не стоило вообще теперь класть людей и лошадей под прямой наводкой чужих пушек, на шаткой переправе, до выхода конницы Буденного в тыл Врангеля. Ведь совершенно ясно: как только Буденный «опечатает» перешейки Крыма (переправившись, кстати говоря, совершенно беспрепятственно у Каховки), так вся масса белых бросится без боя от Днепра к югу, к Сальково и Чонгару, и только тогда-то 2-я Конная мигом должна быть на левом берегу, «на плечах отступающего противника». Тогда! А сейчас надо готовиться, искать мели, броды, чтобы после гнать плоты и лодки на шестах, крепить понтоны. Горячность тут ни к чему.
Но эти доводы никого не интересовали, победа под Шолоховой прямо кружила головы. Штаб фронта торопил, в оперативное подчинение Миронову теперь передавалась вся ударная группа Федько — 3-я и 46-я стрелковые дивизии и Отдельная кавбригада Кицука. Только вперед, только на ту сторону!
Вечером 19 октября Миронов говорил по прямому проводу с Фрунзе. Он доложил, что обнаружено очень удобное место около села Верхне-Тарасовского, с лесистым островом почти на середине реки, причем одна, правая протока глубокая, с протяженной дамбой, а левая — очень мелкая, фактически брод, не более полутора аршин глубиной, которую можно преодолевать без больших затруднений даже с артиллерией. Начаты-де уже подготовительные работы, там сосредоточена полностью 16-я кавдивизия...
— Я прошу отсрочить переправу, товарищ комфронта, хотя бы до 24 октября, — сказал Миронов. — Слишком ранний срок моей переправы по сравнению с днем общего наступления может поставить армию в весьма тяжелое положение. Противник, никем не отвлекаемый на других направлениях, свалится на нее всею тяжестью своих резервов и будет, конечно, трепать ее прежде времени по частям...
Было некоторое волнующее затишье на том конце провода: Фрунзе и сам не любил опрометчивых решений...
— Хорошо, — сказал он, — если потребуется отсрочка для окончания устройства переправ, то таковая может быть дана... — еще подумал, с паузой, и повторил сроки тяжелеющим от напряжения голосом, — но... отнюдь не позднее 24 октября. Имейте в виду, товарищ Миронов, что на вас и на вверенную вам армию возлагается целиком ответственность за успех всей операции.
Миронов вздохнул с облегчением: и это «хлеб»! За трое суток дивизия Волынского спокойно подновит дамбы, устроит мосты под Верхне-Тарасовским, дивизия Федько сосредоточится под Никополем, у старых переправ, и отвлечет на себя внимание противника... Белые должны там сосредоточиться крупными силами. И тогда-то 16-я Волынского бросится через водную преграду, форсированно зайдет с фланга и тыла и утонит всю вражью группировку на глазах красных пехотинцев Федько! Чтобы они, молодые бойцы, видели, как орудует на просторе 2-я Конная!
Главное теперь — достать побольше красной материи, каждому взводу и эскадрону идти с большим знаменем, потому что атаки в дальнейшем начнутся встречные, на рассечение и охват белой конницы, важно своих не порубить... Интенданты забегали, кинулись в Борислав, Александровск, оголили все столы в ревкомах, крытые кумачом, реквизировали частные лавки, кто-то уже выдвинул идею красить в кумачовый цвет обыкновенные простыни...
Все же готовились к переправе на 24-е, хотя, по разумению Миронова, и это был преждевременный срок. И вдруг — как по мановению волшебной палочки — новый приказ: переправу временно, впредь до особого на то распоряжения, приостановить...
Везло Миронову в Таврии до чрезвычайности!
Оказывается, приехал на фронт с агитпоездом сам Всероссийский староста, Михаил Иванович Калинин. Длинный состав классных вагонов на всех парах шумел по уныло-серой, вылинявшей степи меж Синельниковом, Александровском и Никополем, и здесь уже выстраивались для встречи сводные эскадроны и полки героев из 21-й Лысенко и 2-й Рожкова. Стояли при знаменах и духовом оркестре для приветствия красного президента и получения наград революции.
