В тылу сохранялись суровые условия оккупации. 700 000 трудоспособных мужчин были депортированы из Бельгии в Германию, где они работали на фабриках и фермах. В Сербии австрийские и болгарские войска жестоко подавили восстание в районе Ниша. Было казнено более 2000 сербов. Также распространялась антивоенная пропаганда, не только в России, но и во Франции. В конце февраля генерал Нивель доложил начальству, что пацифистская пропаганда дошла и до его солдат.
Условия окопной войны сами по себе обладали деморализующим эффектом. 26 марта фронтовая газета, выпускавшаяся французскими солдатами на Западном фронте, так прокомментировала грязь, которая стала проклятием траншейных систем: «Ночью, притаившись в воронке от снаряда и полностью заполнив ее, Грязь наблюдает, как гигантский осьминог. Прибывает жертва. Грязь выбрасывает свою ядовитую слякоть, ослепляет его, смыкается над ним и погребает его под собой. Еще один «disparu» [160], еще одного не стало… Люди гибнут в грязи, как гибнут от пуль, – только более жутко. Люди тонут в грязи, и что еще хуже, в ней тонут их души. Но где все эти продажные журналисты со своими героическими статьями, когда грязь столь глубока? Она скрывает знаки различия, остаются лишь несчастные страдающие звери. Вот, смотрите, красные брызги в этой грязевой луже – кровь раненого. Ад – не огонь, это не предел страданий. Ад – это грязь!»
На Восточном фронте многим русским офицерам уже не удавалось поддерживать военную дисциплину. Рано утром 17 февраля несколько кавалерийских эскадронов, находившихся на передовой, получили приказ в полной боевой амуниции направиться к штаб-квартире кавалерии, расположенной в тылу. О цели этого маневра ничего сказано не было. «Вскоре все стало ясно, – вспоминал один из участников этой операции Георгий Жуков. – Откуда-то из-за угла показались демонстранты с красными знаменами. Наш командир эскадрона, пришпорив коня, карьером поскакал к штабу полка. …Из штаба в это время вышла группа военных и рабочих».
Затем к собравшимся обратился «высокий солдат», который сказал, что «рабочий класс, солдаты и крестьяне России, не признают больше царя Николая II… Русский народ не желает продолжения кровавой империалистической войны, ему нужны мир, земля и воля». Кавалерист завершил свою краткую речь лозунгами: «Долой царизм! Долой войну!» Далее Жуков писал: «Солдатам никто не подавал команды. Они нутром своим поняли, что им надо делать. Со всех сторон неслись крики «ура». Солдаты смешались с демонстрантами».
По всему Восточному фронту большевики призывали солдат перестать воевать и входить в солдатские комитеты, чтобы поддерживать и пропагандировать революционные требования. С фронта агитация проникала в города и в столицу. 3 марта в Петрограде на Путиловском оружейном заводе, главном поставщике боеприпасов и вооружения для армии, началась забастовка. «Вечером, – как вспоминала дочь британского посла Мэриел Бьюкенен, – в одном из беднейших кварталов города разграбили хлебную лавку, и на Невском появились первые небольшие группы казачьих патрулей». В последующие три дня на улицах происходили волнения: горожане требовали хлеба. К 8 марта в забастовках принимали участие приблизительно 90 000 рабочих. В этот же день царь, находившийся в Могилеве, написал жене, что ему чрезвычайно не хватает пасьянсов, которые он раскладывал по полчаса каждый вечер, и добавил: «Теперь в свободное время снова буду играть в домино». В дневнике он записал: «Читал все свободное время французскую книгу о завоевании Галлии Юлием Цезарем». Царь еще больше, чем кайзер, пребывал в изоляции от настроений и изменений в собственной стране. 10 марта в России началась всеобщая забастовка. В Петрограде было введено военное положение.
Соединенные Штаты все еще не вступили в войну, Россия была охвачена волнениями. Для союзников настал критический момент. Но сколько еще Соединенные Штаты смогут сохранять нейтралитет – этот вопрос оставался открытым. Еще один серьезный вызов этому нейтралитету был брошен 25 февраля, когда немецкая подводная лодка у мыса Фастнет торпедировала лайнер «Лакония» компании Cunard. Утонули двенадцать человек, среди них четверо американцев. Однако реакция американского правительства не была ни быстрой, ни решительной. 5 марта, когда на улицах Петрограда вовсю развевались красные революционные флаги, Вудро Вильсон заявил в конгрессе Соединенных Штатов: «Мы твердо придерживаемся вооруженного нейтралитета». Через неделю без предупреждения был торпедирован американский пароход «Алгонкин»; в течение четырех последующих дней были подбиты еще три судна. Все эти явные провокации тем не менее не стали поводом для объявления войны.
10 марта в Петрограде Государственной думе, до недавних пор слабому, но ныне агрессивному парламенту, бросил вызов Петроградский Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Совет, возглавляемый князем Церетели, членом партии меньшевиков, пришел к власти в результате народного голосования и на волне ширящегося недовольства войной. Однако, несмотря на возникновение конкурирующих властей – Думы и Петроградского Совета, – царь, находившийся в военной Ставке близ Могилева, в семи сотнях километров от столицы, по-прежнему намеревался исполнять свои обязанности как монарх и блюсти национальные интересы. 11 марта он одобрил заключительную стадию французско-русского соглашения по поводу будущих границ Европы. Почти месяц назад Россия согласилась предоставить Франции практически полную свободу действий на Западе. Теперь, 11 марта, после переговоров в Петрограде и Париже, французы согласились, опять в обстановке строжайшей секретности, признать за Россией «полную свободу в установлении ее западных границ».
Эта «свобода» длилась недолго. 12 марта, когда Николай II покинул Могилев и направился в столицу, солдаты Петроградского гарнизона численностью 17 000 человек присоединились к выступающим против царя демонстрантам на улицах Петрограда. Произошли уличные столкновения: верные царю войска совместно с полицией пытались восстановить порядок, но они существенно уступали в численности. В 11 утра в здании суда на Литейном проспекте вспыхнул пожар; по всему городу совершались нападения и поджоги полицейских участков. Началась русская революция [161].
Борьба внутри России усиливалась. 13 марта в Петрограде революционные матросы убили командира русского крейсера «Аврора», который шел к своему кораблю, стоявшему на ремонте. В этот же день на военно-морской базе в Кронштадте, недалеко от столицы, восставшие матросы убили сорок офицеров и сержантов и арестовали еще сотню. На следующий день, 14 марта, царский поезд, направлявшийся в столицу, по требованию революционеров был остановлен в Пскове. В этот же день Петроградский Совет издал приказ № 1: все оружие должно перейти под контроль избранных комитетов, отдание чести офицерам во внеслужебной обстановке отменяется. Дочь британского посла в тот день записала разговор между двумя солдатами: «Нам нужна республика». – «Да. Республика, но с хорошим царем во главе».
15 марта царь все еще находился в своем поезде и не мог попасть в столицу. Поскольку все важнейшие станции на пути к Петрограду были захвачены революционными войсками, он был вынужден вернуться в Псков. Этим же утром начальника штаба Ставки Верховного главнокомандующего генерал Алексеев направил из Могилева телеграмму всем главнокомандующим, призывая их поддержать его просьбу к царю отречься от престола. Его поддержал генерал Рузский, командующий Северным фронтом, находившийся с царем в Пскове, который настаивал, что только отречение предотвратит анархию. По мере поступления ответных телеграмм Алексееву стало ясно, что армия не будет поддерживать царя у власти. Генерал Брусилов подчеркивал, что только отречение поможет сохранить монархию и способность России продолжать войну. Даже ярый монархист генерал Сахаров, командующий Румынским фронтом, высказался за отречение, видя в нем единственный способ убедить солдат продолжать воевать. Того же мнения был и наместник его императорского величества на Кавказе, бывший главнокомандующий великий князь Николай, дядя царя. В половине третьего этого же дня Алексеев смог направить все телеграфные ответы генералу Рузскому в Псков.
Вооружившись телеграммами, генерал Рузский направился на встречу с царем. Через несколько мгновений царь согласился. Особенно сильно в этом единодушии на него повлияло мнение дяди. Не вдаваясь в дальнейшие дискуссии, он телеграфировал Алексееву: «Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно».
Война победила первого монарха в рядах союзников. Настал конец трехсотлетней имперской системе, во главе которой стоял царь [162]. С прежней пышностью и помпезностью, с существующей классовой и властной структурой Российской империи было почти покончено. Секретные договоры, которые царь одобрил, территории, которые он приобрел или намеревался приобрести – будь то в Турции, Германии или Австрии, – более были недействительны.
