вытягивать из нее различные подробности, относящиеся к Тэду Бигланду.
— Он был по уши влюблен в Мэри, — сказала сестра Хопкинс. — Но он же мизинца ее не стоил! Я так ей об этом и сказала.
— Он, наверное, здорово разозлился, когда она не захотела с ним встречаться?
— Да, он был очень огорчен, — согласилась сестра Хопкинс, — и считал, что это из-за меня.
— То есть винил вас?
— Ну да, так и говорил. А уж, кому как не мне, было дать ей дельный совет. Я все-таки кое-что знаю о жизни. Я не хотела, чтобы девушка растрачивала свою молодость впустую.
Пуаро мягко спросил:
— Что побуждало вас принимать столь большое участие в ее судьбе?
— Ну, я не знаю… — Сестра Хопкинс смущенно умолкла, словно вдруг устыдилась. — В Мэри было что-то… ну… романтическое.
— В ней, может, и было, но не в ее жизни, — пробормотал Эркюль Пуаро. — Она ведь была дочерью привратника, не так ли?
— Да-да, конечно, — сказала сестра Хопкинс. — Хотя на самом-то деле… — Сестра Хопкинс замялась, взглянула на Пуаро, сочувственно ей внимавшего. И вдруг в порыве доверия добавила: — Мэри вообще не была дочерью старого Джерарда. Он сам мне признался. Ее отцом был какой-то джентльмен.
— Понимаю… — тихо сказал Пуаро. — А ее мать?
Сестра Хопкинс замялась, прикусив губу, потом все-таки ответила:
— Ее мать была горничной старой миссис Уэлман. Она вышла замуж за Джерарда после рождения Мэри.
— Ну тогда вы правы — романтики хоть отбавляй… сплошная таинственность.
Сестра Хопкинс тут же просияла.
— Ведь правда? Это так интересно — знать о ком-либо то, что всем остальным неизвестно. Я сама совершенно случайно об этом узнала. По правде говоря, это все благодаря сестре О’Брайен, но это уже другая история. Но, как вы говорите, знать прошлое очень важно. Как много трагедий сокрыто от наших глаз! Сколько в мире бед и печалей!
Пуаро вздохнул и покачал головой.
— Но мне, наверное, не следовало говорить об этом, — вдруг встревожилась сестра Хопкинс. — Не хотелось бы, чтобы это стало кому-нибудь известно. В конце концов, это не имеет никакого отношения к делу. Для всех Мэри — дочь Джерарда, и пусть так оно и останется. Еще не хватало опорочить ее перед всем светом после смерти! Джерард женился на ее матери, вот и ладно.
— Но, быть может, вы знаете, кто был ее настоящим отцом? — тихо спросил Пуаро.
Сестра Хопкинс ответила неохотно:
— Ну, может, знаю, а может, и нет. Точнее сказать, я ничего не знаю. Я могу только догадываться. Как говорится, у старых грехов — длинные тени. Но я умею держать язык за зубами и не скажу больше ни слова!
Пуаро мудро отступил с завоеванных позиций и попытался атаковать собеседницу с другого фланга:
— Есть кое-что еще… весьма деликатная тема. Но я уверен, что могу положиться на вашу скромность.
Сестра Хопкинс гордо вскинула подбородок. Ее грубоватое лицо расплылось в улыбке.
— Я говорю о мистере Родерике Уэлмане. Он был, как я слышал, влюблен в Мэри Джерард.
— Сражен наповал! — воскликнула сестра Хопкинс.
— Хотя и был обручен с мисс Карлайл?
— По правде говоря, он никогда по-настоящему не любил мисс Карлайл. Во всяком случае, так, как я понимаю смысл этого слова.
Предпочтя более старомодное выражение, Пуаро поинтересовался:
— А Мэри Джерард… э… поощряла его ухаживания?
— Она вела себя достойно. Никто не мог бы упрекнуть ее в том, что она его обольщала, — резко сказала сестра Хопкинс.
— А она была в него влюблена? — спросил Пуаро.
— Нет! — коротко отрезала сестра Хопкинс.
— Но он ей нравился?
— О да, он ей нравился.
— И, как я полагаю, со временем это могло перерасти во что-то большее?
— Могло быть и так, — согласилась сестра Хопкинс. — Но Мэри не стала бы ничего делать, не подумав. Она ему сказала еще здесь, что он не должен говорить ей о своей любви — ведь он помолвлен с мисс Карлайл. И когда он приходил к ней в Лондоне, она ответила ему то же самое.
С явной заинтересованностью Пуаро спросил:
— А что вы сами думаете о мистере Родерике Уэлмане?
— Довольно симпатичный молодой человек, хотя и нервный. Похоже, в будущем у него может появиться диспепсия[1017]. С этими неврастениками частенько такое случается.
— Он очень любил свою тетушку?
— Думаю, да.
— Много ли он проводил с ней времени, когда ее самочувствие резко ухудшилось?
— Вы имеете в виду, когда с ней случился второй удар? В тот вечер перед ее смертью, когда они приехали? По-моему он вообще не заходил к ней в комнату!
— Неужели?
— Она его и не звала. Но, разумеется, ни у кого у нас и в мыслях не было, что ее конец совсем близок. Среди мужчин немало таких, как он: боятся зайти в комнату к больному человеку. Ничего не могут с этим поделать. И это вовсе не бессердечность. Просто не хотят расстраиваться.
Пуаро понимающе кивнул. Потом спросил:
— А вы уверены, что мистер Уэлман не заходил в комнату своей тетушки незадолго до ее смерти?
— Уверена. По крайней мере во время моего дежурства. Сестра О’Брайен сменила меня в три часа ночи, возможно, она и посылала за ним перед ее кончиной, но мне она, во всяком случае, и словом об этом не обмолвилась.
— А не мог он заглянуть к ней в ваше отсутствие? — предположил Пуаро.
Сестра Хопкинс тут же оборвала его:
— Я не оставляю своих пациентов без присмотра, мосье Пуаро.
— Тысяча извинений. Я не это имел в виду. Я подумал, вы могли выйти за горячей водой или спуститься вниз за нужным лекарством.
Смягчившись, сестра Хопкинс сказала:
— Я действительно спускалась вниз, чтобы сменить воду в грелках. Я знала, что на кухне всегда есть чайник с горячей водой.
— Вы долго отсутствовали?
— Минут пять.
— Но, возможно, именно в это время мистер Уэлман заходил в комнату тети?
— Но тогда он должен был тут же от нее сбежать.
Пуаро вздохнул:
— Ваша правда: мужчины страшно боятся сталкиваться с болезнью. Женщины — вот кто наши ангелы-хранители. Что бы мы без них делали? Особенно без представительниц вашей благородной профессии.
Сестра Хопкинс слегка порозовела от смущения.
— Вы очень любезны. Я никогда об этом не задумывалась. У медсестер такая тяжелая работа, что как-то даже и не вспоминаешь о том, что делаешь благородное дело.
— Вам больше нечего сказать мне о Мэри Джерард? — спросил Пуаро.
Последовала довольно продолжительная пауза.
— Нечего. Я больше ничего не знаю.
— Вы совершенно в этом уверены?
— Вы не понимаете… Я любила Мэри, — вдруг с жаром выпалила сиделка.
— И вам
