Старший лейтенант Рыбин, которого Глушецкий назвал «ловчилой», вышел из землянки, потянулся, окинул взглядом сначала берег, потом посмотрел вверх.
Был полдень. Горячее солнце разморило море. Оно чуть дышало, лениво облизывая прибрежные камни.
— Тишина. Полный порядок, — вслух сказал он и начал раздеваться.
Рыбин окунулся с головой. Вынырнув, фыркнул от удовольствия и бросил тревожный взгляд на небо. Того и гляди — налетит «мессершмитт» и начнет поливать из пулемета. Так уже бывало. Заплывать далеко тоже нельзя: с Безымянной высоты вражеские наблюдатели засекут и вызовут огонь минометов и орудий.
Купался не он один. Все держались около берега.
Рыбин уже вышел из воды, когда раздался крик:
— Воздух!
Схватив одежду, он побежал к скале, нависшей над берегом, отдавая команду:
— Всем в укрытие!
Солдаты и матросы выскакивали из воды, прижимались к высокому скалистому берегу. «Мессершмитты» не бросали бомб, только обстреливали из пулеметов, но высокий берег укрывал от пуль.
Стервятники скрылись, но тут же из-за горы Колдун вынырнул еще один «мессершмитт». Рыбин знал, что на таких, вылетавших в одиночку, истребителях отправлялись на охоту опытные асы. Увидев цель, они переходили на бреющий полет и открывали пулеметный огонь.
«Мессершмитт» сделал разворот, чтобы зайти со стороны моря, и только начал снижаться, как неизвестно откуда появился наш истребитель. Стервятник свечой взмыл вверх.
— Ага! — закричал Рыбин. — Заслабило! Интересно, кто на нашем — Покрышкин или Глинка?
Все знали, что в воздушных боях, разыгравшихся в апреле, участвовали советские асы Покрышкин и братья Глинки. Они нагоняли страх на немецких летчиков. Не раз малоземельские радисты слышали в эфире предостережение: «Ахтунг, ахтунг, Покрышкин!»
Бой длился недолго. Одна стремительная атака, другая — и, оставляя за собой огненный шлейф, «мессершмитт» врезался в воду. На этот раз наш истребитель, сделав круг, улетел за Мартхотский перевал.
За бруствером из мешков с камнями в скалистой круче была вырыта землянка. Здесь и находился Рыбин все эти месяцы. Помещение тесное и сырое. Днем Рыбин выносил постель — мешки, набитые сухими водорослями, и просушивал на солнце.
Войдя в землянку, Рыбин сел на ящик, набил табаком трубку и распорядился, чтобы принесли обед.
— Внна или водки? — спросил кладовщик, пожилой солдат с отсеченным ухом.
— Ни того, ни другого. Впрочем, принеси водки, натру ноги. Ломят.
— Переводить добро…
— Ладно, не рассуждай, неси.
После обеда Рыбин разделся и принялся растирать водкой ноги. Закончив процедуру, он лег на горячие камни у берега. В последнее время его мучил ревматизм. Суставы хрустели и сильно болели.
Несладкой была жизнь старшего лейтенанта Рыбина в эти месяцы. Промашка получилась у «ловчилы». Место, правда, получил такое, о котором мечтал, — начальником продовольственных складов. Но на Малой земле эта должность оказалась не теплым местечком, а горячим. Каждую ночь, когда караван судов приближался к Малой земле, гитлеровские батареи открывали по берегу огонь и стреляли до утра. В самый берег снаряды не попадали, так как прибрежные скалы создавали мертвое пространство, но осколки от рвущихся в море снарядов свистели над прибрежной полосой и уносили немало жизней. С полночи и до рассвета шла разгрузка мотоботов, отправка грузов на передовую. И все это время Рыбин руководил работами, бегал с участка на участок под визг снарядов. А во время апрельских боев гитлеровские катера пустили в берег несколько торпед. Их взрывы сотрясли всю Малую землю. Баррикады из камней и мешков с песком, ящики и бочки с продуктами разметало. Десятки солдат и матросов были убиты и ранены. Рыбина судьба берегла, его пока не задел ни один осколок. А вот ревматизм одолел его. И немудрено. Утром, закончив отправку грузов на передовую, Рыбин, кладовщики и грузчики снимали с себя сырую одежду. Отжимали ее, а сушить было негде. В сыром обмундировании спали в сырых и холодных землянках, выбитых в береговых скалах. Тяжелее всего приходилось во время штормов. Особенно зимой. Волны били в берег, брызги летели в землянки, кругом стояла водяная пелена. Даже днем на берегу костер не разведешь.
После апрельских боев на переформирование бригаду Громова отозвали в Геленджик. Рыбин рассчитывал, что Громов заберет его с собой. Но командующий корпусом распорядился иначе. Он назначил Рыбина на такую же должность в другую бригаду, которая осталась на Малой земле. Там начальник складов погиб при взрыве торпеды. Рыбина это огорчило. Но приказ есть приказ, и он, проклиная «теплое» местечко, опять остался на берегу. В мае и июне, когда наступили теплые дни, жить под скалами стало легче. Можно было и на солнышке обсушиться, прогреть косточки, покупаться в море. Теперь те, кто находился в штабах, даже завидовали ему.
Сегодня Рыбин лежал на солнце до тех пор, пока оно не зашло за скалы. Когда поднимался, кости в суставах хрустели.
«Так, пожалуй, немудрено и инвалидом стать, — подумал Рыбин. — Пойду-ка в госпиталь, посоветуюсь».
Он побрился, надел новое обмундирование и пошел вдоль берега.
Его принял хирург Кузьмичев. Осмотрел, выслушал и заключил:
— Ревматизм, батенька, это похуже иного ранения. Если бы рана, заштопал бы — и делу конец. А во фронтовых условиях что предпринять против ревматизма? Хотите, отправлю на лечение в Геленджик?
Рыбин задумался. Пока он будет лечиться, его должность займут. И он опять окажется в резерве. Нет уж, спасибо! Сейчас, когда пережито самое трудное, отправляться на Большую землю нет смысла. Он вдруг почувствовал, что Малая земля ему дорога, что не может он покинуть ее, расстаться с товарищами.
— Спасибо, доктор, но я не поеду. Хочу лечиться без отрыва от производства, так сказать.
— Без отрыва? — Кузьмичев усмехнулся, окинул взглядом статную фигуру старшего лейтенанта и сказал: — В таком случае батенька, лечитесь тем же способом, каким сейчас. Сделайте на берегу мелкую лагуну, чтобы вода не сообщалась морем. Как солнце нагреет ее, полежите в теплой морской воде минут двадцать. Потом вылезайте и — на горячие камни.
— Я всю ночь до рассвета не сплю, работа такая.
— Ну, значит, на рассвете, прежде чем лечь, сделайте на ноги компресс из водки. Порошки выпишу, получите в нашей аптеке.
— Так и буду делать, — заверил Рыбин и вынул из кармана плитку шоколада: — А это вам в знак благодарности.
Кузьмичев посмотрел на шоколад, сердито прикрикнул:
— Я же не девушка. Спрячьте ваш шоколад немедленно!
— Я думал… извините, — краснея, пробормотал Рыбин.
Лицо Кузьмичева расплылось в улыбке. Взяв старшего лейтенанта под руку, он доверительно сообщил:
— Подарите шоколад какой-нибудь девушке, их в госпитале много.
Взяв в аптеке порошки, Рыбин спустился к морю и не торопясь снова пошел берегом. Еще издали он увидел сидящую па камне светловолосую женщину в гимнастерке, с узкими погонами сержанта медицинской службы. На коленях лежал синий берет. Женщина сидела прямо, устремив взгляд на море. Подойдя ближе, Рыбин увидел на ее лице слезы.
— Что с вами? — спросил он. — Кто-то обидел?
Она подняла на него глаза и смущенно улыбнулась:
— Извините, вспомнилось…
Ее глаза, необыкновенно синие и глубокие, были окаймлены длинными темными ресницами.
«Ого, какие девушки в госпитале! А я и не знал», — подумал он, сожалея, что не наведывался раньше сюда. Впрочем, сожалеть нечего, эти месяцы было не до девушек.
— Может, я могу вам быть чем-то полезен? — спросил Рыбин, не в силах отвести взгляда от ее глаз.
— Едва ли, — грустно отозвалась она.
— А если я посижу с вами?
— Садитесь.
Она немного подвинулась, и он сел рядом.
— Вы давно на нашей Малой? — спросил он.
— Всего неделю.
— Тоскливо тут показалось, загоревали сразу…
— Не поэтому.
Она достала из кармана носовой платок и вытерла слезы.
— Значит, начальство обидело?
— Нет.
— А в чем же дело?
— Не все ли равно.
— Верно, — согласился он и вынул плитку шоколада. — Разрешите вам подарить. Я был в госпитале на приеме у врача. Врач оказался мужчиной. Он от такого подарка отказался, даже выругал меня. Шоколад посоветовал подарить кому-либо из госпитальных сестер. Возьмите.
Она кинула на него косой взгляд:
— Наверное, вы попали к Кузьмичеву?
Рыбин положил плитку шоколада ей на колени.
— На память от незнакомого офицера.
— Спасибо.
— А теперь давайте познакомимся, — он протянул руку: — Я Михаил Рыбин.
Она подала свою и сказала:
— Галя Глушецкая.
— Знакомая фамилия, — задумался он, сдвигая брови. — Вспомнил — в нашей бригаде командир роты разведчиков был Глушецкий. Звали его, кажется, Николай. Погиб геройски. О нем в газете писали.
