— Может, и есть, — согласился Глушецкий.
— Кого вы подозреваете?
На какое-то мгновение Савелий Иванович задумался. Недавно на верфи появился новый рабочий. Назвался Кружковым Василием. Очень уж он открыто поносил немцев, допытывался, как ему связаться с надежными людьми. Савелий Иванович ему делал замечания, а он обзывал его продажной шкурой. На вид этот Кружков был упитанный мужчина, можно сразу определить, что не одними трехстами граммами черного хлеба питается. Савелий Иванович догадывался, что это подосланный провокатор, хотя прямых улик не было. А позавчера Глушецкому удалось подслушать разговор двух слесарей. Один сказал другому, что Кружкова видели, когда он выходил из гестапо. Другой отозвался: «Подослали гада. Надо предупредить ребят». И после того Савелию Ивановичу стало очевидным, кто такой Кружков. Плохо замаскировался, видать, неопытный провокатор.
Глушецкий решил назвать его фамилию.
— Есть у нас один подозрительный тип, слесарь Кружков, возбуждает недовольство против немецкой армии, оскорбляет фюрера, призывает к диверсиям.
— Чего же раньше молчали?
— Присматривался. Надо же на чем-то подловить.
— Это верно, — согласился следователь. — Ладно, можете идти. Понадобитесь — вызовем.
Выйдя из кабинета следователя, Глушецкий направился домой.
Больше его не вызывали. Кружков с верфи исчез. Говорили, что он теперь ходит в мундире полицейского. Рихтер раздобрился и в знак благодарности за то, что Глушецкий не сказал на допросе о курении в складе, принес ему полбуханки белого хлеба и пачку сигарет.
После допроса Глушецкий раздумывал, правильно ли он сделал, что не сказал следователю о том, что Рихтер курил. Не лучше ли было впутать его? Все были бы довольны, если бы Рихтера наказали. В конце концов Савелий Иванович решил, что поступил правильно. На допросе Рихтер мог отказаться и обвинить Глушецкого в клевете. Кому поверили бы? И кто знает, как повернулось бы дело.
Виновников поджога склада так и не нашли. Все свалили на партизан, а их ищи-свищи. Охрану верфи усилили.
Из-за гибели снаряжения часть рабочих и специалистов перебросили с судоподъемных работ на судоремонтные. О подъеме крейсера и теплохода теперь говорили как о чем-то далеком. Глушецкому поручили ремонт торпедного катера. Осмотрев его, он с удовольствием подумал: «Хорошо отделали его наши моряки». Сильников сказал, что катер был в бою под Новороссийском.
Через месяц катер отремонтировали. Его командир, лейтенант с рыжими усиками, получил приказание идти в Анапу. Но до Анапы не дошел. Катер таинственно исчез. Сигналов с него не получали. Глушецкого опять вызывали на допрос. На этот раз с ним говорил сам начальник СД штурмшарфюрер Майер. Глушецкий заявил, что ремонт был произведен отлично, катер принимали немецкие специалисты, испытания в море показали исправную работу механизмов.
— Что же могло случиться? — сверля глазами мастера, спросил Майер.
— Вы люди военные, вам виднее, что может случиться в море с катером, — ответил Глушецкий. — Мог налететь самолет, попадет зажигательная пуля или бомба в бензиновый бак — и крышка, от взрыва катер разлетится вдребезги. А может, команда в плен сдалась. Откуда я знаю?
— В плен немецкие моряки не сдаются, — сухо ответил Майер, поджимая тонкие губы.
— Этого я не знаю, — пожал плечами Глушецкий.
Майер указал на дверь.
— Можете быть свободны.
Глушецкий встал, поклонился и с некоторым смущением сказал:
— Извините, господин штурмшарфюрер, но я хотел бы просить вас, пользуясь тем, что имею честь разговаривать с вами…
— Что еще? — нахмурился Майер.
Глушецкий сделал вид, что еще более смутился.
— Видите ли, какое дело… Вы, конечно, все знаете обо мне.
Ну, был я мастером раньше. Состояния мне это не дало. Думал, теперь будет такая власть, когда смогу развернуться. Хочется хоть на старости лет пожить хорошо. Коммерцией хотел заняться. Оно сейчас самое время. А меня опять в мастера. Справедливо ли? Ведь у вас свобода предпринимательства, так я полагаю. Нельзя ли сообразить мне должность повыгоднее или частное предприятие какое? Скажем, дали бы верфь в мою частную собственность. Я бы в убыток не работал…
На худом, вытянутом лице Майера появилось подобие брезгливой улыбки, но он быстро потушил ее, сдвинул белесые брови и принялся шагать по кабинету, искоса бросая взгляды на Глушецкого.
— Мысль у вас дельная, — наконец заговорил он. — Одним кнутом управлять будет невозможно. В России надо насаждать национальную буржуазию, возрождать собственников. Но это дело будущего. Фюрер этим займется не раньше, как окончит войну. А она скоро закончится. Ну, а пока… — Он остановился против Глушецкого, положил ему руку на плечо и, глядя ему в глаза, жестко заявил: — А пока каждый должен работать, где ему приказано. На войне законы суровы. Вы предложили нам свои услуги. Хорошо. Но позвольте нам знать, на что вы способны. Вы хороший мастер. Вот вас и используем как мастера. Годитесь вы в полицейские? Нет. Образование у вас такое, что не позволяет назначить следователем, руководителем учреждения. Кончится война, мы все оценим.
Глушецкий горестно вздохнул:
— Ну что ж, и на том спасибо. Прошу, однако, помнить меня. Вашему офицерскому слову верю.
А про себя подумал: «Ну и хрен с тобой. На верфи тоже нашлась для меня работа».
Кланяясь, он попятился в двери.
Да, минул год. Мог ли Савелий Иванович раньше подумать, что так все получится: останется без семьи, одиноким, пресмыкающимся перед гитлеровцами. Чем все это кончится?
Савелий Иванович поднялся и невесело проговорил:
— Итак, Шарик, год мы прожили при новом порядке. Сколько еще придется — неизвестно. А потому надо идти спать.
Шарик лениво потянулся и лег около крыльца.
Савелий Иванович уже взялся за ручку двери, как вдруг услышал стук в калитку. Шарик вскочил, залаял. Савелий Иванович крикнул:
— Кто там? Заходите, не заперто.
В калитку протиснулся Сильников. Савелий Иванович забеспокоился. Без дела инженер не придет на ночь глядя. Не стоят ли за калиткой полицаи?
Сильников подошел к крыльцу, погрозил пальцем собаке, оглянулся и тихо сказал:
— Извините за поздний визит, Савелий Иванович. Вижу, удивлены. Есть один разговор.
— Что ж, заходите.
Они прошли в кухню. Савелий Иванович занавесил одеялом окно, зажег коптилку. Сильников молчал. При свете коптилки он казался старше своих лет, черты лица обозначились резче, глаза казались совсем темными. Когда Глушецкий сел напротив, он спросил:
— Ушей у ваших стен нет?
— Не замечал. На крыльце собака, в случае чего подаст голос.
— А посетители в поздний час появляются? Имею в виду незнакомых.
— Изредка…
Сильников вынул сигареты, положил на стол:
— Угощайтесь.
Махнув рукой, Савелий Иванович сказал:
— Предпочитаю махорку. Зачем пожаловали?
Сильников закурил и несколько мгновений молчал, стараясь поймать взгляд Глушецкого. Когда их взгляды встретились, он сказал:
— В случае, если кто появится, то объясним, что я пришел по поводу квартиры. Наш разговор, вероятно, затянется. Ночью по улице ходить нельзя, поэтому останусь у вас до утра.
— Что ж, так и скажем, ежели что, — отозвался Глушецкий, еще не понимая, зачем пришел к нему инженер и к чему такие предосторожности.
— Ну вот, — улыбнулся Сильников и придвинулся к Глушецкому, — теперь поговорим о другом. Известен ли вам Тимофей Сергеевич Шушунов?
От столь неожиданного вопроса Савелий Иванович откинулся назад и с удивлением посмотрел на Сильникова. Тот был невозмутим.
— А вы его откуда знаете? — вырвалось у Глушецкого.
— Об этом скажу позже. Отвечайте сначала на мой вопрос.
— Знаю, — с невольным вздохом выговорил Савелий Иванович. — Всю гражданскую войну вместе прошли. В Сочи теперь живет. Вернее, жил до войны, а где теперь, не знаю.
— И сейчас там. Передает вам привет.
Глушецкий подозрительно посмотрел на инженера, хрипло кашлянул.
— А теперь, Савелий Иванович, я должен сообщить вам приятную новость. — Сильников встал и положил на его плечо руку. — У Шушунова живет ваша жена Мария Васильевна и невестка, Галя. Сын ваш Николай… — Сильников замолк на какой-то миг и с нарочитой бодростью закончил: — воюет под Новороссийском.
Савелий Иванович смотрел на Сильникова широко открытыми глазами, что-то цепко перехватило ему горло, и он чувствовал, что не может сказать ни слова. Инженер сообщал потрясающие новости, радостные, волнующие изболевшее сердце. Но откуда он все это знает?
Пошатываясь, он встал, подошел к ведру, зачерпнул кружку воды и залпом выпил.
Сильников подошел, бережно взял под руку и усадил на кровать.
