носить.
Разговор был окончен. Храмовники, стойкие и угрюмые воины, не церемонились даже с Правосудиями. Они ценили лишь репутацию, заслужить которую можно было благочестием или доблестью – или и тем и другим. Кроме того, храмовниками могли стать лишь те, кто был посвящен в рыцари, поэтому благородные титулы сами по себе не вызывали у них особого уважения.
Вонвальта это, похоже, ничуть не оскорбило. В боевых условиях несоблюдение приличий возмущало его гораздо меньше обычного. В юношеские годы он был солдатом, хорошо знал тяготы службы и потому редко настаивал на том, чтобы другие соблюдали все необходимые церемонии и оказывали ему должное по статусу уважение.
– Идем, – буркнул он, и мы направились к огромному земляному валу, из которого произрастал замок.
* * *
– Задница Немы, – вырвалось у сэра Радомира, когда мы увидели брешь в восточной стене. Перед нами каменщики и инженеры, служившие храмовникам, уже осматривали повреждения, а группы раздетых по пояс рабочих разбирали завалы.
С нашего прибытия прошло несколько часов. На восточной стороне крепости сражение велось гораздо яростнее и подошло к замку намного ближе, чем можно было подумать, глядя на беспорядочную суету западной стороны. Нам даже пришлось остановиться поодаль и дождаться окончания боя.
Небо уже затянула грязно-белая дымка, а на далеком горизонте образовалось скопление грозовых туч. Храмовники сложили трупы саэков в кучу, чтобы сжечь, а перед этим сняли с них все ценное: кольца, драгоценные камни, ожерелья и, конечно же, доспехи, которые воины Храма могли забрать себе или переплавить и перековать. Я удивленно смотрела, как неманские священники проводят службу над грудами трупов, посмертно обращая их в имперскую веру, но больше всего меня поразило то, с какой искренней добротой это делалось. Конечно же, их искренность ничуть не оправдывала подобную практику, но одно я могла сказать смело: храмовники Зюденбурга явно подходили к своей миссии ответственно, пусть даже миссия эта была гнилой по своей сути.
Раненых и мертвых храмовников отправили в Зюденбург, где одних должны были исцелить, а других похоронить… причем тяжело раненным предстояло пройти и через то, и через другое. Рыцари обходили поле боя, собирали груды оружия, тщательно убирали триболы и засыпали землей ямы, из-за которых лошади могли сломать ноги. К концу дня никто и не догадался бы, что у стен крепости развернулось сражение; на эту мысль мог навести разве что какой-нибудь обломок стрелы или обрывок кожаного ремня.
И дыра в стене.
Повреждение не казалось серьезным, но выглядело весьма драматично, ибо его окружал огромный ореол сажи, который остался на стене от взрыва и напоминал черную звезду – мрачный антипод белой звезды, символа храмовников.
Диаметром дыра была футов в десять, при этом земляной вал, примыкавший к стене, был раскурочен гораздо больше, нежели тяжелые каменные блоки. Однако позднее я выяснила, что крепости нанесли гораздо более значительный урон, чем казалось на первый взгляд. Саэки удачно выбрали место для подрыва, и вечером инженеры, отчитавшись перед маркграфиней, предупредили ее, что вся стена оказалась серьезно повреждена и, чтобы ее укрепить, требовалось затратить немало труда и средств.
– Что это? – спросила я, указывая на отметину, которую увидела на одной из каменных глыб.
– Охрененно большая дыра, – ответил сэр Радомир. Брессинджер усмехнулся.
Я повернулась к ним, чуть прикрыв глаза.
– Вот это. Та отметина на камне.
Приставы заглянули в глубокий кратер. В самом низу каменная кладка разрушилась, и в щель стало видно темное подземное помещение. Из него сквозь почву сочилась вода, будто крепость истекала кровью. Тогда я впервые заметила разбитые трубы, сделанные из глины и свинца.
– Это имперские инженеры оставляют такие знаки. Предупреждают других о том, что здесь пролегает водопровод, – пояснил Брессинджер.
– Хелена, твоя собака жрет чью-то руку, – вдруг сказал сэр Радомир.
Я с ужасом обернулась и увидела, как Генрих жует отрубленную человеческую кисть и играется с ней, как с сушеным ухом свиньи.
– Генрих! – с отвращением воскликнула я, а Брессинджер и сэр Радомир тем временем расхохотались.
– Такова уж его природа, – раздался голос из кратера. Я обернулась и увидела, как один из рыцарей – женщина, которая перед этим долго рассматривала поврежденный фундамент стены, выбралась наружу и подошла к нам. Ее сюрко был перемазан рыжей землей, а лицо покрывали сажа и пятна крови. Другой храмовник, стоявший на краю кратера, поднес ей меч, и она пристегнула его к поясу. – Долгий же путь проделал ваш пес – из Зала Одиночества и до самого Зюденбурга. – Она кивнула Вонвальту. – Правосудие.
Как и многие уроженцы Эстре, она внешне была похожа на саэков, и если бы не незримая граница, отделявшая юг Империи от Пограничья, то ее вполне могли бы принять здесь за местную. Однако я заметила одну странность: благородный титул маркграфини, который переводился как «Северина из Остерлена», указывал на то, что она – дворянка из хаунерского города Остерлен. Впрочем, позже мне объяснили, что ее так назвали при посвящении в рыцари ради соблюдения всех правил.
– Маркграфиня, – поздоровался Вонвальт. – Вас предупредили о моем приезде?
Она единожды кивнула.
– Наш общий друг прислал мне весточку. Сейчас я могу уделить вам совсем немного времени, но зато вечером…
А затем она резко замолкла, ибо Вонвальт рухнул на землю.
XXX
Откровения
«Вас неприятно удивит то, как быстро простолюдины набрасываются на подозреваемого и как настойчиво начинают требовать для него наиболее жестокого наказания. Но не страшитесь, ведь вы служите закону, а не прихотям толпы».
ИЗ ТРУДА КАТЕРХАУЗЕРА «УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС СОВЫ: ПРАКТИЧЕСКИЕ СОВЕТЫ»
В Зюденбурге также располагался Орден рыцарей-госпитальеров, и Вонвальта отнесли в отдельную палату, где обычно выхаживали раненых и больных храмовников высших званий. Долгое время я думала, что сэр Конрад попросту испустил дух, но врачеватели, которых к нему вызвали, сказали, что он перенес обычный тепловой удар. С него сняли тяжелые официальные одежды, напоили болотным элем, затем санитары омыли его холодной водой, и к вечеру он немного пришел в себя. Лишь мы, его слуги, знали истинную причину его болезни, и, хотя сэру Конраду было позорно притворяться, будто он перегрелся на солнце – то есть поддался недугу слабых и неосторожных, – мы все же скрыли истину под этим удобным предлогом. Все-таки храмовники были чрезвычайно набожны и суеверны, а мы не хотели, чтобы нас выгнали обратно на просторы Пограничья, где разгуливали банды буйных саэков.
Днем маркграфиня фон Остерлен пришла к Вонвальту лишь единожды, причем ненадолго, и не проявила особого сочувствия к его беде. Она только быстро и бесцеремонно удостоверилась, что он жив, а мысли ее тем временем были
