После окончания образования Доминик вступил в капитул Осмы. Современная Осма – это крохотный городок в Кастилии. Там Доминик прожил девять лет.
Когда король Кастилии задумал женить сына на датской принцессе, в Данию отправилось посольство во главе с епископом Осмы Диего де Азеведо, который взял в свою свиту Доминика. Посольство без приключений пересекло Европу, что для XIII века было своеобразным подвигом. Убедившись, что невеста молода и привлекательна, а также заручившись согласием короля на брак, дон Диего двинулся в обратный путь. И опять им сопутствовала удача, однако уже в Лангедоке, когда осталось только перевалить Пиренеи, их догнал гонец с печальной вестью – датская принцесса, не дождавшись жениха, скончалась. Что было делать? Гонца отправили дальше, к королю Кастилии, а дон Диего со свитой свернул в Рим. Он собирался испросить у папы Иннокентия III благословения отказаться от епископской кафедры и отправиться проповедовать Евангелие куманам.[188] Папа, однако, в благословении отказал и повелел Диего вернуться к своей пастве. Что ж, делать нечего, паломники отправились в обратный путь. В тот раз Доминик побывал в Риме впервые, а всего за свою жизнь он посещал Вечный город шесть раз, причём всегда ходил туда пешком.
Через какое-то время кастильцы добрались до Монпелье, где встретили трёх монахов-цистерцианцев: Арнольда, Рауля и уже знакомого нам Петра де Кастельно. Монахи были легатами Иннокентия III, направленными в Лангедок для борьбы с ересью, но их миссия провалилась. Население поддерживало альбигойцев и не скрывало своей неприязни к католичеству. Монахи уже были готовы сложить с себя вверенные полномочия и возвратиться в Рим. Тогда Доминик остановил легатов и предложил разобраться в причинах постигшей их неудачи. Он обнаружил, что легаты, в отличие от скромных и неприхотливых в быту Совершенных, имели слуг, богатую одежду и красивых коней. «Этих людей нельзя взять словами, – стал объяснять Доминик, – ибо они ссылаются на примеры. Они соблазняют простые души подобием евангельской бедности и простоты нравов. Противопоставляйте пример примеру: ложной святости – истинную религию. Живя в бедности и ведя строгий образ жизни, вы приведёте в смятение ряды еретиков своим апостолатом, укрепите колеблющихся, утешите мужественных, выведете из бездействия епископов», – вот, как он говорил. Мало того, Доминик и Диего, оставшись с папскими легатами, стали бродить по окрестным городам и проповедовать учение Церкви.
Доминик пошёл ещё дальше. В местечке Пруйль, недалеко от Фанжо, у подножия Пиренеев, он сумел открыть женский монастырь для девушек-католичек из знатных, но обедневших дворянских родов. В этом деле ему помог новоизбранный епископ Тулузы Фулькон.
Дон Диего, тем временем, вернулся в Испанию, где вскоре скончался. Доминик же провёл остаток жизни в Лангедоке, время от времени совершая короткие путешествия в родную Кастилию и в Рим.
В Риме, между прочим, он подружился с другим католическим святым, Бедняком из Ассизи. Помните, мы видели его визит к папе? Ну, так вот, это он и есть. Сам Доминик рассказывал, что однажды увидел во сне незнакомого монаха. Придя на другой день в церковь, он нашёл его между молящимися и тогда, смело обратившись к нему, воскликнул:
– Ты – товарищ мой, ты пойдёшь вместе со мной. Мы будем действовать вместе, и никто не одолеет нас!
Это и был святой Франциск.
– А что было с Домиником потом? – спросила Ольга.
– Да ничего особенного, насколько я помню, – пожал плечами Георгий Васильевич. – Проповедовал, бродил по Лангедоку, в меру своих сил боролся с ересью и еретиками. Последние годы жизни провёл в Тулузе. Некий Пётр Челлани завещал ему свой дом, и Доминик основал в нём монастырь. Потом братья перебрались в новое, просторное здание, а это, примыкающее к Нарбоннскому замку со стороны Гаронны, в конце концов облюбовал Великий инквизитор Тулузы. Это был мрачный дом, построенный на римских развалинах. Над воротами его крупными буквами было выбито: DOMUS INQVISITIONS,[189] рядом – герб доминиканцев и изображение голубя с масличной веткой в клюве. Сохранилась и келья, в которой якобы жил Доминик. В общем, милое местечко. В фантазии, впрочем, довольно болезненной и своеобразной, отцам-инквизиторам не откажешь.
***
В назначенный для диспута дом мы пришли, как оказалось, слишком рано – граф Тулузы со свитой ещё не прибыл. Пришлось ждать на улице.
– Вам, наверное, нужно подготовиться к диспуту, подобрать аргументы, освежить в памяти Писание? – нерешительно спросил я. – Если я мешаю…
– Я участвовал в подобных диспутах множество раз, – отмахнулся епископ, подставляя лицо осеннему солнцу, – и знаю наизусть всё, что скажут католики, знаю, как им возражать. Это довольно скучно, поверь мне, но отказаться нельзя, ведь диспута хочет граф.
Можно обратить в свою веру человека, искренне жаждущего истины, но бесполезно убеждать догматика. Он живёт в клетке из мёртвых схем, которую построил для себя сам. Он цитирует Писание, не понимая его смысла, для него важны отдельные слова, а не мысль, вложенная в текст апостолом. И этот диспут будет точно таким же. Монахи бывают умнее или глупее, но ни в одном нет смелости и глубины мысли.
К нам подошёл пожилой мужчина, поклонился и попросил у епископа благословения. Получив его, спросил, не нуждаемся ли мы в чём-либо? Возможно, мы голодны или хотим пить? Де Кастр поблагодарил его и спросил:
– Знаешь ли ты, кто такой этот Доминик де Гусман?
Мужчина присел рядом с нами, помолчал, собираясь с мыслями, а потом сказал:
– Доминик де Гусман, которого некоторые уже называют святым Домиником, пришёл к нам из земель Испании, а зачем, того не ведаю. Он совсем не похож на наших клириков: одет очень бедно, ходит пешком, питается хлебом и водой. И в этом, простите, отец мой, он похож на вас. Я был на его проповеди. Он говорит краснó, этого не отнять. Я в жизни не видел мужчины, который бы обладал даром таких обильных слёз. Во время молитвы он доводит себя до экстаза, стонет, рыдает и заставляет рыдать прихожан. Он презирает себя и считает ничтожным из ничтожных. Говорят, ночь он проводит не на ложе, даже на самом простом, а на голой земле или на каменном полу в церкви, причём несколько раз просыпается, чтобы сотворить молитву. А ещё говорят, что он обладает даром исцелять разнообразные хвори, молитвами ставит на ноги умирающих, излечивает одержимых, и даже, подобно Христу, может воскрешать умерших.
Кто-то из прихожан спросил Доминика, что бы он делал, если бы попал в плен к еретикам? Монах возвёл глаза к небесам и ответил: «Я бы попросил их не убивать меня сразу, но отрубить мне один за другим все члены и, положив их передо мною, в конце концов, вырвать мне глаза и оставить меня так полумёртвым и плавающим в крови». Я сам слышал это. Отец мой, этот Доминик либо безумец, либо человек, страшный и беспощадный в своём фанатизме. Опасайтесь его, прошу вас.
С дороги послышался приближающийся стук копыт, звон упряжи, громкие голоса.
– Наконец-то приехали, – сказал де Кастр, поднимаясь с травы и отряхиваясь. – Пойдёмте в дом, негоже заставлять ждать благородных сеньоров.
В комнате, назначенной для диспута, мы оказались первыми. Пол был вымощен исцарапанными плитками в шахматную клетку. Деревянные потолочные балки, казалось, прогнулись под тяжестью второго этажа и неприятно давили на сознание. Слуги внесли охапку факелов, зажгли их и воткнули в железные кольца, над которыми были видны многолетние наслоения копоти. Потом с грохотом свалили на пол охапку дров и разожгли очаг. В мрачном, холодном и сыроватом, несмотря на тёплый солнечный день, помещении, стало уютнее и вроде бы теплее. Потом слуги приволокли лавки для участников диспута и расставили их вдоль стен, внесли деревянный аналой[190] и поставили его перед громоздкими, тяжёлыми стульями, которые предстояло занять судьям.
Наконец в сопровождении нескольких монахов в комнату вошёл Доминик де Гусман. Это был невысокий, хрупкого телосложения человек со смуглой кожей и лихорадочно горящими глазами. Он носил рыжеватую, аккуратно подстриженную бороду и усы. Одет он был в белый шерстяной подрясник, льняной стихарь и чёрный плащ с капюшоном. Пожалуй, единственным дорогим предметом его одежды были кожаные сандалии. Не обращая внимания ни на нас, ни на свою свиту, Доминик опустился на колени и принялся молиться, перебирая чётки.
Мы с де Кастром переглянулись.
Наконец появились и судьи. Впереди шёл граф Раймунд VI Тулузский, богато одетый, с надменным и скучающим выражением лица, за ним величаво плыла его супруга Элеонора, дочь короля Арагона («Это шестая жена графа, надеюсь, последняя», – шепнул мне епископ, который, оказывается, мог быть и злоязычным), епископ Тулузы Фулькон и ещё какие-то благородные господа. Граф Раймунд занял средний стул, напоминающий трон, Элеонора села по левую руку от супруга, епископ, тщательно расправив расшитое золотом и украшенное каменьями одеяние, расположился справа. Остальные встали за спинками стульев.
