мог, и неизвестно, кто и почему из десятков тысяч книг о войне, написанных на Западе, выбрал для него именно эти две.
Единственные цитаты в тексте Богомолова с указанием выходных данных – из книги генерала Гейнца Гудериана «Воспоминания солдата»[423]. Опубликованная «Воениздатом» в 1954 году, книга эта в широкую продажу не поступала, хотя запрещена не была. Она предназначалась для советских военных академий в качестве учебного пособия. Владимов прочитал «Воспоминания солдата» в начале 1960-х у генерала П.В. Севастьянова, чьи мемуары он редактировал. Богомолов считает, что «разоблачил» писателя, включившего в свой текст отдельные факты из воспоминаний немецкого генерала (5–6). Использование дневников и мемуаров, если они сохранились, совершенно обычный прием при написании исторического романа – в нем нет ничего предосудительного или некорректного. Владимов никакой тайны из этого не делал. Бессмысленно звучит также грозное обвинение, что Владимов «замалчивает» (7) в своем романе цель Гитлера – завоевание территории России вплоть до Урала. «Замолчать» эту информацию никак невозможно, поскольку она известна каждому школьнику.
В разделе, посвященном генералу А.А. Власову, Богомолов утверждает (без указания источников), что Власов в защите Москвы и начавшемся наступлении не участвовал из-за острого отита и даже называет точные даты его госпитализации (12). Эта версия официально распространялась после войны и казни генерала, но документально никак не подтверждена. Напротив, в изданном Федеральной службой безопасности Российской Федерации сборнике «Смерш. Исторические очерки и архивные документы» не только написано, что Власов принимал участие, но он даже назван «героем Московской битвы»[424], – невозможно заподозрить авторов этого тома в архивном невежестве или необоснованной апологии генерала-предателя. Об очень высокой оценке Сталина действиям армии Власова под Москвой можно прочитать в воспоминаниях Н.С. Хрущева[425]. 13 декабря 1941 года «Правда», «Известия» и другие советские газеты напечатали на первой странице фотографии командиров, среди них Власова, которые особо отличились при защите Москвы. За проведение Московской операции Власов был награжден орденом Красного Знамени и произведен в генерал-лейтенанты. По версии Богомолова, генерал был удостоен всех этих почестей за гнойное воспаление среднего уха.
Богомолов высказывает сомнение, что Жуков приговаривал офицеров к расстрелам на Халхин-Голе, так как внесудебные расстрелы начались в армии только в 1941-м (14). Но в тексте романа Жуков и говорит с улыбкой генералу Кобрисову, что приговоры выносил не он, а трибунал: обоим понятно, чего стоили такие трибуналы, но формальности соблюдались неукоснительно (3/242–243). Об этих приговорах можно прочесть в мемуарах воевавшего на Халхин-Голе генерала П.Г. Григоренко, свидетельство которого сомнений не вызывает[426], – факты, к которым мы еще вернемся.
Ирония о якобы «маразме» Жукова, который по тексту романа при встрече не уверен, видел ли он раньше генерала Кобрисова, бьет совершенно мимо цели. Богомолов утверждает, что, так как Жуков в 1941 году командовал фронтом (14), он должен был встречать Кобрисова и забыть этого не мог бы – деталь, будто бы доказывающая некомпетентность Владимова в военных делах. В самом начале войны Жуков был недолгое время представителем Ставки на Юго-Западном фронте. По сюжету романа, генерал Кобрисов, отступая из Прибалтики вглубь страны, в начале 1941 года находился на Северо-Западном фронте, к которому Жуков отношения не имел. Под Москвой по развитию действия Кобрисов не попадает под командование Жукова, а потом оказывается в госпитале из-за ранения. Фактология этого сюжетного мотива в романе основана на воспоминаниях генерала П.В. Севастьянова (см. ниже). Никакой непоследовательности или ошибки в тексте Владимова нет – Богомолов или невнимательно прочитал текст, или в раздражении перепутал фронты и командующих.
В сочинении Богомолова приводится длинная цитата из выступления генерал-фельдмаршала К.Р.Г. фон Рундштедта на Нюрнбергском процессе (7), но совершенно непонятно, почему ответственность за его слова приписывается Гудериану. Тот факт, что Гудериан выступал на процессе не как обвиняемый, но как свидетель, Богомолов считает кознями американцев. Главное обвинение, предъявленное советской стороной Гудериану при подготовке Нюрнбергского процесса, было в преступлении, получившем в истории название Катынский расстрел: в 1940 году в лесах недалеко от Смоленска были казнены 21 857 польских военнопленных и представителей интеллигенции. По мнению союзников, не было представлено реальных доказательств вины Гудериана в этом военном преступлении. Их и не могло быть. В 1990-м Россия официально признала, что расстрелы польских граждан были произведены «тройками» НКВД по приказу ЦК ВКП(б), подписанному Сталиным, Молотовым, Берией и другими[427]. Обвинение Гудериана в Катынском расстреле было попыткой Сталина переложить на немецкого генерала преступление советского режима. Богомолов, писавший свой опус в 1995 году, не мог об этом не знать.
Полной фантазией звучит его сообщение о «заданиях», которые Гудериан якобы получал в американской тюрьме, где он находился как военнопленный в 1945–1948 годах. И совершенно непонятно, откуда взялись у Богомолова точные сведения о том, что именно говорил (или не говорил) Гудериан, выступая после войны с лекциями в закрытых американских военных школах (7).
Богомолов язвительно пишет, что Владимов фантазирует и выжить, как Кобрисов в романе, получив восемь пуль в живот, невозможно – «случай в медицине небывалый» (15). Врачом Богомолов не был и историей медицины не занимался. «Небывалый», по его мнению, случай произошел под Москвой с генерал-майором П.В. Севастьяновым, о чем я пишу ниже.
Богомолов утверждал также, что в Смерш новые кадры не набирались, и поэтому появление в романе Владимова такого персонажа, как майор Светлооков, – некомпетентная выдумка писателя (18). Но в сборнике «Смерш. Исторические очерки и архивные документы» объясняется, что организация при возникновении и формировании «привлекала в свои ряды перспективных офицеров»[428], так что повествование Владимова было фактически верным.
Но что касается сюжета о Смерше – Богомолов служил в этой организации в конце войны и хранил любовную преданность ей всю жизнь, хотя и отрицал это позднее[429]. Даже не стоит дальше обсуждать его возражения, доводы и детали, связанные с ее деятельностью. Работа Смерша строилась на принципе строжайшей секретности, и в отсутствие информации писатель волен излагать свою концепцию и интерпретацию ее действий и поведения сотрудников.
Можно расширить и продолжить список ошибок, неточностей, передержек и искажений, но суть совсем не в них, а в том, что весь тон статьи Богомолова удивительно напоминает разоблачительные выступления и публичные доносы в советской прессе. Именно поэтому С.И. Чупринин советовал Владимову даже не встревать в обсуждение (он выразился менее корректно), о чем Георгий Николаевич упоминал в письме Г.Я. Бакланову (25.03.1996, FSO). Бакланов придерживался того же мнения, что и Чупринин. Но Владимов рассматривал это как свой долг перед читателями. Он написал Е.С. Аверину[430], требуя немедленной публикации своего ответа в «Книжном
