(приказ № 227, см. ниже), ни при каких ситуациях не разрешающего отступлений.
Вечерами Владимов по памяти записывал прочитанное, маскируя материал как наброски исторического романа о Малюте Скуратове.
На него произвели тяжелое впечатление воспоминания Севастьянова о раскулачивании, грабежах и позорном участии армии в репрессиях против безоружных крестьян, «сборе семенного фонда» – то, о чем сам генерал рассказывал с огромной горечью, угнетенный своим участием в разорении и уничтожении крестьянства. Диалог Кобрисова с его ординарцем Шестериковым был дословной цитатой, записанной Владимовым:
Выплыл в памяти и такой странный их разговор за водочкой, когда генерал выспрашивал настойчиво: «А все же мужичок принял колхозы?» – «Как не принять, Фотий Иванович, ежели обрезов не хватило». И генерал, насупясь, не поднимая глаз на него, а глядя в стопку, сказал: «Ну, выпьем, чтоб в следующий раз – хватило…» (3/123)
Генерал А.А. Власов тоже пришел в роман «с подачи Севастьянова». Именно наступление Власова спасло Севастьянову жизнь под Москвой, когда он был ранен во время своего легкомысленного похода «на коньяк» в Большие (Малые) Перемерки: «А не Власов, остался бы я тогда лежать в снежном овраге», – вспоминал Севастьянов. Владимов уже думал о включении фигуры Власова в роман, и рассказы Севастьянова послужили основой для формирования сюжета и образа этого персонажа в книге.
Тепло прощаясь со своим редактором, Севастьянов сказал в последнем застолье: «Мое дело было такое, что у меня умирали люди. Но я не палач. А при казнях я всегда себя палачом чувствовал. Так тяжесть на душе и оставалась навсегда». Эта фраза, чуть измененная, была включена в текст романа (3/250).
История освобождения Киева и судьба генерала Е.Н. Чибисова поразили Владимова: «Услышав, не написать об этом было не только невозможно, но просто бесчестно». В тексте романа он сформулировал свою цель:
Вот разве что сыщется все-таки дотошный историк, который не пощадит штанов в усидчивом рвении и докопается до истины? Или найдется щелкопер, бумагомарака, душа Тряпичкин, разроет, вытащит, вставит в свою литературу – и тем спасет генеральскую честь? (3/258–259)
Вспоминая свой мемуарно-генеральский опыт, Владимов подытожил: «Первый генерал был у меня страшно удачный, без его рассказов роман бы не возник в том виде, в котором появился на свет». Но и генералу повезло с молодым редактором: среди серии генеральских мемуаров, книга Севастьянова выделяется живостью, драматизмом повествования и яркой образностью языка.
Генерал Петр Григорьевич Григоренко. Вторым важнейшим источником был генерал-полковник Петр Григорьевич Григоренко (лишенный позднее воинского звания и орденов за диссидентство). Владимов специально попросил познакомить его с опальным генералом, предполагая, что тот может многое ему рассказать о войне и интересующих его персонажах. Григоренко произвел на писателя огромное впечатление: «и в гражданской одежде, по всей манере говорить и держаться Григоренко был – генерал с головы до пят», «…даже гэбисты не придумали оперативной клички иной, чем “Генерал”» (3/442). Если с Севастьяновым была определенная субординация: он рассказывал молодому писателю о войне, и тот мог лишь задавать наводящие вопросы и записывать, то с Григоренко можно было свободно и подробно обсуждать события войны и людей. Для Владимова это был глубоко обогащающий опыт.
Петр Григорьевич рассказал мне много интереснейших фактов про войну. Его знания и мнения о событиях и людях произвели на меня большое впечатление и во многом сформировали мое видение ситуации в армии в предвоенный период и во время войны. В свою книгу «В подполье можно встретить только крыс»[451] он не вставил многие истории, которые я от него услышал. Я решил, что обязательно должен его рассказы воспроизвести в своем романе, чтобы они не пропали (ГВ).
Первым опытом военных действий, где участвовал Григоренко, был Халхин-Гол. По рассказу Григоренко уже в этом столкновении ясно проявились все причины катастрофической ситуации начала Великой Отечественной. Прибыв на место военных действий, он был поражен, насколько огромная страна была не подготовлена к войне: почти вся Транссибирская железная дорога была парализована локальным дальневосточным конфликтом. Не хватало профессиональных карт и офицеров, умеющих их читать, не была разработана система коммуникации.
На Халхин-Голе Григоренко впервые столкнулся с Г.К. Жуковым, которого он считал военачальником крайне честолюбивым и жестоким, но не очень образованным[452]. По его мнению, Жуков повторил в войне на Халхин-Голе ошибки, которые были причиной поражения в Русско-японской войне 1904–1905 годов. Подробный их анализ можно было прочитать в профессиональной литературе. Ситуация начала улучшаться, когда командующим Дальневосточным фронтом был назначен генерал-полковник Г.М. Штерн, грамотный военный и достойный человек, о котором Григоренко сохранил самую теплую память[453]. После конфликта на Халхин-Голе комиссия военных экспертов после долгой и тщательной работы представила подробный доклад с необходимыми рекомендациями об изменении структуры и подготовки советских вооруженных сил. Доклад был нейтрален, но каждому участнику конфликта на Халхин-Голе была ясна позитивная оценка действий Штерна, в то время как Жуков был представлен не лучшим образом. Жуков, прочитав доклад, объявил, что писавшие «ничего не поняли», и наложил резолюцию: «В архив». Необходимые, с точки зрения специалистов, реформы армии проведены не были. Григоренко констатировал (он называет доклад «книгой»): «Книга, вскрывшая на небольшом боевом эпизоде теоретические пороки в боевой подготовке войск и офицеров, которые выявились и во Второй мировой войне, оказалась упрятанной от офицерского состава. Ради сохранения собственного престижа начальники в Советском Союзе готовы были на любые подлоги и обманы, на нанесение любого ущерба народу и государству»[454].
Григоренко писал о Жукове как о человеке «жестком, мстительном». Раз не поладив с ним на Халхин-Голе, Григоренко очень старался избежать встречи с ним, когда начал служить на Западном фронте. В романе Владимова есть эпизод, когда Григоренко упоминается впрямую в диалоге Жукова с Кобрисовым:
– Командующий, откуда я вас еще до этой войны помню? Не были на Халхин-Голе?
– Был, товарищ маршал.
– А по какому поводу встречались?
Кобрисов, помявшись, сказал:
– А вы меня к расстрелу приговорили. В числе семнадцати командиров.
Маршал улыбнулся той же улыбкой беззубого ребенка.
– Ну, ясно, что к расстрелу, я к другому не приговариваю. Не я, конечно, а трибунал… Как же случилось, что живы?
– А нас тогда московская комиссия выручила, из Генштаба, во главе с полковником Григоренко. Они ваш приказ обжаловали и, наоборот, кое-кого к «Красному Знамени» представили. В том числе и меня. Вы же потом и подписали (3/242–243).
Источник этого эпизода – рассказ самого Григоренко: «К тому времени уже имелось семнадцать приговоренных к расстрелу. Даже не юристов содержание
