включив воду и понизив голос, рассказал Владимову о том, как на второй день войны, 23 июня 1941-го, Мерецков был арестован НКВД. Три месяца его жестоко пытали, угрожая уничтожением семьи, но в конце сентября выпустили по приказу Сталина и послали командовать армией. Сообщая Мерецкову об этом приказе, следователь, сломавший ему ребро, предложил генералу чай с пирожным, ставшим в романе Владимова «довоенным сливочным тортом» (3/290). Приезжал генерал М.Ф. Лукин, который в 1941 году попал в плен без сознания и которому в Германии ампутировали ногу. Он встречался там с Власовым, безрезультатно уговаривавшим его перейти на сторону немцев. Приходили колоритный усатый волжанин генерал В.М. Баданов и решительный, живой генерал Ф.П. Озеров[444]. Во время застолий все они свободно делились воспоминаниями, не обращая внимания на молчаливого молодого человека, и он слышал много интереснейших сюжетов и деталей.
Так впервые прозвучал для Владимова рассказ о генерале В.И. Морозове[445], война для которого началась в Прибалтике. Ожесточенные бои шли уже два часа, а в армию Морозова все еще поступали указания «не отвечать на провокацию». Потом последовал приказ: прекратить отступать, немедленно перейти в наступление и вернуть всю захваченную территорию вплоть до границы. Морозов просил подкрепления и, не дождавшись, послал резкое сообщение командующему Прибалтийским военным округом Ф.И. Кузнецову[446]. Кузнецов, не поверив, что сдержанный и дисциплинированный Морозов мог так писать, решил, что генерал попал в плен, счел сообщение провокацией и перерезал связь и все поставки. Только на третий день войны Морозов смог связаться с командующим. Кузнецов отказался его выслушать, обозвав «немецким шпионом»[447]. За первую неделю войны армия Морозова потеряла 75 % техники и 60 % людей. Двенадцатилетняя дочь Морозова, находившаяся в пионерском лагере в Паланге, погибла во время бомбежки. Морозов за ночь поседел, и у него от нервного потрясения и перенапряжения начались ужасные боли в животе. Ухаживавшая за ним медсестра, возлюбленная генерала, решительно увезла его из армии. Тогда генерал Ф.П. Озеров – командир одной из дивизий – собрал ночью у костра в лесу пять генералов, и, ужиная печеной картошкой, они выбрали его командующим армией. Озеров приказа Москвы о наступлении исполнять не стал, сделав вид, что принял его за провокацию. Но так как, отступая от западной литовской границы к Москве, он сумел вывести армию из окружения, сохранив людей и оружие, неповиновение сошло ему с рук. История этого отступления, выбор командующего у костра и другие эпизоды из рассказов Севастьянова, бывшего политкомиссаром армии, переданы в его мемуарах и перешли в повествование Владимова. Из биографии самого Севастьянова позаимствована история с французским коньяком и путаница с Большими и Малыми Перемерками[448]. Задирая рубаху, Севастьянов давал сосчитать свои ранения на мощном животе, принявшем восемь пуль, вошедших в романе в генерала Кобрисова.
Владимов утверждал, что именно под влиянием Севастьянова он обратился к новой для русской военной литературы теме.
О войне много написано, и сказать о ней что-то новое чрезвычайно трудно… Но самое страшное звено этой цепи, генеральское звено, пропитанное интригами, безжалостное, морально-коррумпированное и решавшее судьбы миллионов солдат, – о нем очень мало сказано и написано. И я думал – это будет мое слово о той войне. До меня был Симонов, но он скорее затуманил эту тему. Он брался за слишком острые, непроходимые сюжеты о генералах, командовании, планировании операций. И цензура его объела и обесцветила. К тому же я мог писать о теме Власова, закрытой в симоновское время (ГВ).
О «генеральской войне» писали И. Стаднюк в романе «Война» и А. Чаковский в трехтомной эпопее «Победа», но Владимов был полон скепсиса: «Эти люди правду ценят на вес золота, поэтому особенно ею не разбрасываются»[449]. Он хотел написать в своем романе ту правду о войне, которую он услышал при «выключенном магнитофоне». О войне, на которой не государственные или стратегические соображения, и никак не солдатские жизни были главным: «Я увидел, что представляла собой их война – такие эмоции, такие подводные течения, такие всевозможные интриги. А в особенности, если призом был Киев, за который командующий армией ожидал проливной звездный дождь на погоны и на грудь»[450].
Севастьянов очень живо и откровенно рассказывал Владимову о Г.К. Жукове, Н.С. Хрущеве, К.С. Москаленко (в романе Терещенко), П.С. Рыбалко (в романе Рыбко), И.Д. Черняховском (в романе Чарновский) и других персонажах будущего романа, которых генерал близко знал.
Прототипом политкомиссара армии Дробниса, описанного в романе, был генерал-полковник Лев Захарович Мехлис, жестокий и беспощадный человек, которому подчинялась военная пропаганда, печать и радио. В «Красной звезде», главной военной газете армии, «был собран целый букет» – Шолохов, Симонов, Эренбург, Фадеев: «Вся наша краса у него там печаталась». Военным корреспондентом «Красной звезды» был также отец Ларисы Исаровой, Теодор Яковлевич Лильин (Шварц), которому Мехлис покровительствовал. Тесть очень обрадовался, узнав, что Владимов редактирует севастьяновские мемуары, и просил упомянуть добрым словом Мехлиса, «хорошего человека, про которого все забыли». Владимов напомнил Севастьянову о Мехлисе, на что тот, вздохнув, ответил: «Я вам, Жора, расскажу про него одну историю, а вы уж сами решайте, хороший ли он человек, и нужно ли его добрым словом вспоминать», – и изложил историю, введенную в роман, как сцену расстрела майора Красовского. Человек, спрашивающий: «Почему свет?» (3/219) – был в жизни генерал Севастьянов, ставший невольным свидетелем садистской казни, учиненной Мехлисом.
Вместе с Севастьяновым Владимов попал в закрытый Центральный архив Министерства обороны в Подольске. Основные материалы, накладные и докладные были ему не особенно интересны. Один раз он даже схулиганил: найдя неподписанный приказ о доставке водки, поставил под ним свою размашистую подпись. Но когда дело дошло до материалов военной прокуратуры, открылся страшный мир: «Я-то думал, что был подготовлен, но к жестокости, подлости и бессмысленности этого ада нормального человека ничто подготовить не могло».
Среди дел, которые он читал, встретилась фамилия лейтенанта Галишникова, расстрелянного «за трусость». «Я прочел его дело, понял, что он ни в чем не виноват, и решил, что я его в своем романе реабилитирую»:
И вот однажды пришел из боя лейтенант с одиннадцатью солдатами, остатком его роты, и сказал, что есть же предел идиотизму, что с такой горсткой людей ему не отбить высоту 119 и он их губить не станет, пусть его одного расстреляют. Лейтенант Галишников – так звали обреченного, генерал его имя запомнил (3/214).
В романе расстреливают не его (уже упомянутая казнь майора Красовского), но в жизни двадцатидвухлетний лейтенант был казнен за неисполнение «священного приказа Верховного»
