Рупрехт фон Люфтенхаймер был плохо различим — его клейнод[86], то и дело мелькающий в многоцветной орде, можно было заприметить, лишь если знать, что сын ульмского ландсфогта принимает участие в ратной забаве. Рудольф накануне вечером сделал попытку отговорить рыцаря, которого высоко ценил, от этого риска, получил учтивый отказ и теперь был крайне недоволен. Еще бы… Таких, как Рупрехт, надлежало беречь и без нужды не подставлять под копья; а кроме того, Адельхайда была уверена, что где-то в глубине души Император испытывал нечто вроде отеческого чувства к сыну человека, всецело отдавшего себя служению роду фон Люксембургов. Рупрехту, оставшемуся в Карлштейне, когда отец его шесть лет назад отбыл в Ульм, было тогда семнадцать; можно сказать, что парнишка взрос под рукой короля, был воспитан им и им выкован… Нрав его, однако, оказался чем-то вроде перешедших по наследству от покойной матери ярко-голубых глаз — такой же, как и у нее, своевольный, решительный, бескомпромиссный. Недостатком было и то, что таким же Рупрехт был и в бою, и в турнирных баталиях — он ни с кем не вступал даже во временную коалицию, полагаясь только на себя.
Фон Люфтенхаймер-младший не изменил себе и сегодня, и так же, как всегда, сегодня не посрамил звания императорского рыцаря, по завершении конного сражения оставшись среди тех, кто не повалился под копыта, не был сброшен и затоптан. Ристалище было покрыто переломанными копьями, деталями доспехов и телами самих воинов, однако на сей раз, видимо, обошлось без смертельных случаев… Хорошо. Слава нейсского турнира, учитывая обстоятельства, была бы совершенно ни к чему…
Под затихающие хвалебные и разочарованные выклики толпы оруженосцы и свита унесли потерявших сознание, помогли подняться и уйти оглушенным и раненым, и шум в зрительских рядах чуть поутих на то время, пока засыпались свежим песком кровавые пятна и убирались с поля битвы обломки. Кто-то наверняка покинул свои места в задних рядах, чтобы взбодрить себя кружечкой-другой пива, предусмотрительно и любезно предоставляемого многочисленными торговцами. Рупрехт фон Люфтенхаймер завернул коня, приблизясь к трибуне Императора и почетных гостей, лихо отсалютовал Рудольфу и удалился под томными взорами присутствующих дам к своему шатру, где намеревался подготовиться к следующему состязанию. Адельхайда проводила прямую фигуру юного рыцаря улыбкой. Завидный жених… В Карлштейне и Праге не было, наверное, ничьей дочери или сестры подходящего возраста, которая не мечтала бы однажды оказаться поближе к этим ярко-голубым глазам, однако Рупрехт до сего дня ни разу не выказал никому из них особенного благорасположения. Оно и понятно. Какие его годы… А внимание, оказанное сим барышням, тотчас обернется брачными оковами.
— Слушайте, слушайте, слушайте!
Голос глашатая не смог перекрыть людского шума, однако призыв к тишине вслед за человеком повторил рог — протяжный звук разнесся над полем, и люди, увлеченные обсуждением увиденного, примолкли, обернувшись к герольдам.
— Слушайте, слушайте, слушайте! — повторил резкий, зычный голос и, дождавшись почти полной тишины, продолжил: — Высокие и благородные господа, графы, сеньоры, бароны, рыцари и дворяне, которые будут участвовать в этом турнире! Я доношу до вас волю хозяина этого турнира, рассмотренную и утвержденную судьями!
Разговоры в толпе стихли почти совершенно. Каково будет следующее состязание, всем уже было заранее известно: тйост[87]; переведя дух, господа рыцари должны показать свою удаль, владение копьем и конем не во всеобщей свалке, а один на один. На ристалище все еще суетились люди, а стало быть, объявить о начале состязания глашатай еще не мог; да и упоминание о «решении судей» касательно ни много ни мало императорской воли говорило о том, что готовится нечто особенное.
— Наисветлейший князь и господин господ Рудольф Второй фон Люксембург, Божьей милостью римский король, повелитель Империи и король Богемии на все времена, наш милостивый господин и хозяин сего турнира…
Адельхайда увидела, как Рудольф напряг кисти рук, лежащих на перилах, что ограждали места почетных гостей от окружающего мира, и подобрался, готовясь подняться. На лбу престолодержца залегла хмурая складка; что ж, и его тоже вполне можно понять…
— …и желая оказать честь, — продолжал выкрикивать глашатай, — предлагает избранному по жребию из самых высоких и славных своих рыцарей преломить с ним копье!
Толпа на миг затихла, явно обескураженная, а когда Рудольф поднялся, в воздух, как стрелы, врезались ликующие гики из двух десятков глоток. Для того, чтобы уже через мгновение от восторга вопила половина присутствующих, понадобилось три мгновения, и никого уже не интересовало, почему многие сотни человек, поддавшись внезапному и не понятному им самим порыву, стали вторить десятку-другому торжествующих почитателей монарха…
Адельхайда переглянулась с Лоттой украдкой и чуть заметно передернула плечами, когда напарница скривила губы. Что удивительного. Такова толпа… Это безликое существо неизменно во все столетия своего существования, одинаково во всех краях земли, и способы управления им так же неизменны и ничем не разнятся. Если бы сейчас стояла цель не восхвалить Императора и не пробудить в большинстве присутствующих тягу восторженно орать и вскидывать руки над головами, срывая шапки и наступая на ноги соседям, а освистать его — и это получилось бы с точно такими же трудозатратами. Два десятка человек, рассредоточившиеся по рядам и первыми сделавшие нечто посреди уже возбужденной, разогретой толпы…
— Жребий, брошенный на право принять сию честь от наисветлейшего князя и господина господ Рудольфа Второго фон Люксембурга, Божьей милостью римского короля, повелителя Империи, короля Богемии на все времена, нашего милостивого господина и хозяина сего турнира, выпал…
Глашатай ненадолго смолк, словно для того, чтобы перевести дыхание, и так же чуть примолкла толпа, ожидая имени…
— Славному рыцарю и благородному господину, прославившему свое имя в служении трону, Империи и правде…
Зрители затихли почти совершенно, подавшись вперед, навалившись на спины стоящих впереди, чтобы не пропустить имя.
— …Борживою из Свинаржа, наместнику Его Императорского Величества в Ауэрбахе!
Тишина протянулась еще мгновение, прежде чем снова заполниться криками, приветственными и одобрительными.
Растерянность собравшихся людей тоже не была чем-то нежданным и диковинным, и Рудольф, уходящий к приготовленному для него шатру, где дожидались оруженосцы и свита, не хуже Адельхайды понимал, в чем дело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
