Вернулся Козин. Он ушел на задание вчера вечером — проверить, для чего прибыли тодтовские строительные подразделения в приграничную деревню. Там до этого, кроме жандармов, никого из военных не было. Сегодня ночью, докладывал Козин Фазлиахметову, доставлена землеройная техника, солдаты сваривают автогеном какие-то металлические конструкции. На рассвете начались работы: строители роют многокилометровые траншеи, а на флангах, лицом к изгибу шоссе, устанавливают металлоконструкции и заливают их бетоном — получаются бронеколпаки. Не успев передохнуть, Гришин взял у командира узкий листок бумажки с текстом, быстро зашифровал его и со скоростью, посильной лишь для радистов его выучки, передал в штаб фронта. Он не боялся, что пробыл в эфире чуть больше обычного срока — с этой базы передачи еще не велись, и разведчики уйдут отсюда, как только филин прокричит сигнал.
Но филин не напоминал о себе почти до самого вечера. Увидев, что каратели освободили для своих несколько домов и расположились на ночлег, он пришел к Фазлиахметову. Продрогший. Голодный. Но не сел перекусить, попросил только свернуть ему цигарку — пальцы, занемев от холода, не слушались.
— Лучше бы уйти отсюда, товарищ командир! — сказал разведчик. — Они, думаю, напали на наш след. Привезли какой-то парашют, что-то спрашивали у жителей, указывая на лес...
Фазлиахметов и сам подумывал об этом. Тем более, совсем недалеко Польша. Там люди иные: приютят, помогут во всем. А сюда, в этот район,— «ездить на работу». Гришин снова вышел на связь, передал «Хозяину», что выгоднее перейти на базу по соседству, как обговаривали перед вылетом. На узле связи находился майор Медведов-ский (начальник 3 отделения разведотдела фронта. — Прим. С.К), человек опытный, умный, — он тут же ответил согласием.
Переход в район базирования
И опять в путь. Осторожно, мягко ступают на промерзшую землю. Обошли стороной мрачный, нахохлившийся хутор: пожалуй, ударят в спину. Не мешкая ни секунды, единым рывком перемахнули заброшенную контрольную пограничную полосу: граница вон куда передвинулась. Еще хутор, но уже польский; домишки низенькие, деревянные, давно не знавшие ремонта. И его миновали стороной, остановились в деревне Олыпин. Наблюдение показало: солдат, жандармов вроде бы нет. На разведку идет Михаил Козич. Отличное знание языка поможет ему. Тем более он уже был в Олыпине неделю назад — предварительные знакомства завязывал.
Томительные минуты ожидания. Деревня будто вымерла. Ни прохожих на улице, ни огней в окнах. Лишь одна труба дымила в центре, в доме, с виду богатом. Фазлиахметов выдвинулся к деревне ближе всех, с тревогой прислушивался к каждому шороху.
Тишину нарушили шаги — твердые, безбоязненные. Выходит, у Козина все в порядке.
— Знакомьтесь, это друг,— представил Михаил крепкого, широкоплечего, лет под пятьдесят мужчину в обтрепанном кожухе. — Он всё нам расскажет. [...]
Тепло, по-братски, здоровается. Извиняется, что не может принять в доме: у сол-тыса, по-нашему старосты, там, где дымится труба, остановились жандармы. Сегодня по всей деревне ходили, присматривали помещение попросторнее: строители, сказали, прибудут. Границу, видимо, укреплять. Достал из мешочка горячую картошку, краюху хлеба — больше, извините, ничего нет. Подробно рассказал обо всем, что происходит вокруг, чем «дышит» район. Потом проводил на ночевку в глубину леса, где вырыты землянки на случай немецких облав. «Здесь ничего не бойтесь!» — успокоил на прощание. И ушел, пригласив к себе Козина: сойдет за поляка.
Утром, едва рассвело, лес ожил, наполнился людскими голосами, машинным шумом. Уж не погоня ли? Приказав быть всем наготове, Фазлиахметов—от дерева к дереву — подобрался к дороге, идущей отростком от шоссе. Двигались машины — но то были не каратели, а саперы. Пешком, под присмотром конвоиров, шли понуро мужчины разных возрастов. Согнанные, как догадался Фарид, на принудительные работы. Вернувшись в землянку, Фазлиахметов застал там и Козина со своим польским другом. Перед ними на кусочках тетрадных листов завтрак: по две картофелины, по луковице и ломтю хлеба на брата. В бутылках коричневато отсвечивал чай: первый со дня приземления.
Михаил, сославшись на то, что уже поел, присел с Фазлиахметовым в сторонке и рассказал ему обо всем, что узнал. Саперов привезли, чтобы наращивать старые укрепления. Жандармы сгоняют местных жителей на оборонительные работы, а тех, кто у них на особой заметке, вывозят километров за пятьдесят — шестьдесят: вас, объясняют, нельзя тут больше оставлять, вы будете предавать героев фюрера. Многих «за сочувствие Советам» отправляют в концлагерь: из деревни Бандыс — свыше пятидесяти человек, с хутора Завады — двадцать семь. В одной деревне арестованные выкрикивали: «Советы все равно придут!» Их жандармы, озверев, забили насмерть. Между такими-то и такими-то деревнями, продолжал Козич, саперы устанавливают в бронеколпаках пулеметы. Неподалеку от перекрестка шоссе, начинаясь от болота, появился противотанковый ров.
Фазлиахметов слушал внимательно: как опытный разведчик, он мысленно соединял все эти сведения в единое целое, чтобы там, за сотни километров, вырисовывалась наиболее полная картина.
Информация в ЦентрСейчас Гришин закончит еду, настроит свой передатчик на волну, которая незримо свяжет его со штабом фронта. [...]
««Хозяину». Гарнизон Мышинец почти удвоился. Прибыли два танковых батальона, полк пехоты и до роты связистов. «Матросов»».
««Хозяину». Через Бютов за день прошло 26 эшелонов с людьми и техникой — на семи техника тщательно закрыта брезентом. Солдаты шумят о какой-то новинке, придуманной фюрером, которая спасет Германию. «Матросов»».
««Хозяину». Из Восточной Пруссии через Мышинец и Чарня на Олыпин и далее на Бараново двигалась колонна мотопехоты, танков и автомашин. «Матросов»».
««Матросову». От вас поступили ценные данные о строительстве и системе оборонительных сооружений противника в прифронтовой полосе. Не менее важны для нас сведения, присылаемые вами, о передвижениях мотопехоты и танковых частей из районов Восточной Пруссии к переднему краю. Молодцы! «Хозяин»» [...]
Командир распределил задания, посоветовал, на что сейчас нужно больше всего обращать внимание, предупредил: максимум осторожности, боевой собранности! В Олыпине и Завадах расквартировались жандармы. Позавчера и вчера осмотрели в деревнях все надворные постройки, ощупывали шомполами каждую копешку сена. Один из друзей сообщил, что с особым пристрастием расспрашивали, кто из жителей ходит в лес, чьи это следы, ведущие от дровяного склада в чащобу. Значит, заключил командир, мы должны насторожиться, иначе до беды недалеко. Тяжело в землянках? Да, тяжело! Холодно. Сыро. Топить нельзя. Выйти днем нельзя. Но что поделаешь? И за то, что имеем, огромное спасибо польским друзьям! За эти землянки, так замаскированные, что, находясь рядом, поблизости, их не найдешь. За хлеб и картошку, которыми делятся, будто с членами своих семей.
Разведчики понимали своего командира: он покидал базу на двое суток и, естественно, беспокоился. Не за себя — в первую очередь за них. Прифронтовая полоса действительно наводнена войсками и, следовательно, подразделениями гитлеровской контрразведки.
30 декабря на хуторе Харцибалда «мат-росовцы» случайно встретились с коллегами — бойцами из специальной диверсионно-разведывательной группы Ухова. В дальнейшем, вплоть до 14 января 1945 года, эти две разведгруппы тесно взаимодействовали.
Встреча с агентом
Фазлиахметов ушел первым, ему еще нужно пройти километров шесть-семь, чтобы встретиться с Борисом, как звали разведчики одного молодого поляка. Он ненавидел фашистов люто. Ничего не боюсь, говорил, на любой риск пойду, лишь бы победить их! Будучи механиком по специальности, Борис ездил в богатые семьи, чтобы отремонтировать какую-нибудь домашнюю технику. А по пути Борис, отличавшийся исключительной наблюдательностью, запоминал и номера машин, и малейшие изменения в расстановке часовых, и слово, брошенное случайно гестаповцем при проверке документов.
Однажды Борис рассказал Фазлиахме-тову, что немецкий солдат, осматривая у контрольно-пропускного пункта крестьянские сани, нет ли в них под соломой оружия или мин, вдруг побледнел, кинулся к напарнику:
«Майстертод!» И указал глазами, полными страха и подобострастия одновременно, на приближающуюся легковую машину. Врассыпную разбежались с проезжей части шоссе другие солдаты, замерли на обочине. Мигом был поднят шлагбаум, который словно бы тоже застыл в фашистском приветствии. В машине сидел майор, тот самый, что занимал вместительный особняк в центре Мышинца: около его дома постоянно сновали люди, беспрестанно подъезжали машины с офицерами в званиях выше, чем майор. Выходит, птица важная! По следам Бориса группа Фазлиах-метова вышла на майора, взяла его под наблюдение. Он оказался абверовским начальником, прозванным «майстертод» — мастером смерти. Но тогда еще не знал Фазлиахметов — это потом выяснилось, когда вернулся в штаб фронта,— что специально для охоты за ним, за его группой прислали «майстера» в Мышинец.
