Наполеон, а то, что он приказывал, не оставляло никаких сомнений в его бесповоротном решении начать войну в ближайшее время.
Прежде всего он предписал министру военной администрации и снабжения Лакюэ де Сессаку подготовить сенатус-консульт о воинском призыве 1812 года, мере весьма многозначительной, поскольку войска, получив всех призывников года 1811, были уже достаточно укомплектованы для вооружения из предосторожности. Затем Наполеон потребовал от германских княжеств предоставить ему полные контингенты, и потребовал их не только у Баварии, Саксонии и Вюртемберга, но и у всех мелких государей. В шифровках Сюше и Сульту он предписывал тотчас выслать ему вислинские полки, которыми хотел воспользоваться в Польше, и отдал приказ о немедленном возвращении Молодой гвардии, расквартированной в Кастилии, и драгун, которым назначалось возвращаться во Францию поэскадронно.
Кроме того, Наполеон направил к Рейну подразделения гвардии не из Парижа (что произвело бы слишком сильное впечатление), а те, что располагались в окрестностях, как, например, полки голландской гвардии. Он приказал ускорить закупку лошадей в Германии, выполнявшуюся, по его мнению, недостаточно быстро, и начал выдвигать экипажные батальоны, приказав им везти обувь, вино и предметы снаряжения. Наконец, он отдал приказ о начале выдвижения Итальянской армии. Поскольку этой армии нужно было пересечь Ломбардию, Тироль, Баварию и Саксонию, чтобы оказаться на Висле вместе с армией маршала Даву, ей следовало начать выдвижение по крайней мере на месяц раньше всех.
Из перечисленных мер русская миссия осталась в неведении лишь относительно выдвижения Итальянской армии (в тайну которого был посвящен только принц Евгений) и отзыва поляков из Испании, затребованного шифрованными депешами. Но остальное ей стало известно, и этого оказалось довольно, чтобы рассеять последние сомнения, если они еще оставались, о начале войны в текущем 1812 году. У князя Куракина в первых числах января никаких сомнений уже не оставалось. Нарочитое замалчивание миссии Нессельроде в его присутствии, необычная холодность, выказанная ему на приеме, столь непохожая на обыкновенную в его отношении предупредительность, наконец, отданные распоряжения, одних слухов о которых было довольно, чтобы обрести знание, были равноценны самой полной демонстрации. Тринадцатого января князь Куракин отправил чрезвычайного курьера, давая знать своему двору обо всем, что узнал и наблюдал, объявляя, что война, по его мнению, предрешена и нужно приготовиться к ней без промедления. Он даже просил приказов на крайний случай, если, к примеру, ему придется покинуть Париж.
Курьер Куракина прибыл в Санкт-Петербург 27 января и произвел доставленными известиями весьма сильное впечатление. По прочтении депеш с мнением посла согласились, и сомнения исчезли. И так уже склонялись к тому, что нынешний кризис может разрешиться только таким способом, и, не желая покоряться всем хотениям Наполеона, подобно Пруссии и Австрии, а также не желая жертвовать остатками русской торговли, решили идти на крайность. Однако люди весьма ярко ощущают разницу между предвидением события и самим событием, и Лористон мог без преувеличения сказать, что в Санкт-Петербурге были потрясены. Бросать вызов Наполеону и его доблестным армиям значило тогда, по мнению Европы, подвергать себя величайшей опасности, и так страшны были воспоминания об Аустерлице, Йене, Эйлау и Фридланде, что и при самом благородном патриотизме и самой пламенной ненависти русскую аристократию охватывал ужас при мысли о возобновлении войны, всегда кончавшейся столь бесславно. Провидение хорошо хранит свои тайны, и русские еще не знали, что стоят на пороге величия, а Наполеон еще менее подозревал, что находится накануне падения! Однако и из тайн Провидения что-нибудь да выходит на свет для духа, а иногда и для страсти.
И на этот раз страсть, которая чаще всего слепа и редко просвещает, открыла русским часть правды. Они говорили, что Наполеон, конечно, одолел их армии в 1807 году, но при этом едва не увяз в грязи и едва не умер зимой от голода и холода. Недавние бедствия Массена в Португалии, порожденные разорением занимаемых им провинций, также не остались не замеченными, и в России принялись твердить, что не станут сжигать чужих угодий, как англичане, а подожгут свои собственные и поставят Наполеона в положение еще более ужасное, чем положение Массена. В русской армии только и говорили, что будут всё предавать огню, уничтожать и отступать вглубь России, избегая сражений, и тогда посмотрят, что сумеет сделать ужасный французский император среди разоренных равнин, где не найдет ни хлеба для солдат, ни травы для лошадей и, как новый Фараон, канет в необъятной пустоте, как тот канул в необъятной пучине волн. План избегать больших сражений и отступать, разоряя всё при отступлении, возникал буквально у каждого, и в этих торжественных обстоятельствах все становились, так сказать, генералами.
Среди офицеров императора Александра были горячие головы, советовавшие ему перенести рукотворную пустыню вперед, не дожидаться Наполеона на Немане, не оставлять ему богатых житниц Польши и Старой Пруссии, а без промедления вторгнуться в гадкую Польшу, из-за которой и придется воевать, и в Пруссию, которая по слабости станет союзницей Наполеона, захватить их на несколько дней, разорить и немедленно уйти.
Александр действительно намеревался противостоять Наполеону расстояниями и разорением, отказываться от сражений и уходить вглубь России, чтобы дать сражение только тогда, когда французов сразят усталость и голод, но он не соглашался с теми, кто предлагал захватить и опустошить Старую Пруссию и Польшу. Выдвинуться вперед значило дать шанс великому победителю разгромить русскую армию прямо там, куда она выступит ему навстречу, и значило также разделить с ним вину за агрессию, по крайней мере в глазах народов, а Александр, прежде чем требовать от своего народа крайних жертв, желал убедить весь мир, что он не агрессор.
Наконец, была и еще одна причина, о которой Александр говорил меньше, но которая имела для него большое значение. Пока мир был еще возможен, он не хотел неосторожной инициативой поставить его под угрозу. Румянцев также продолжал лелеять надежду, что когда Наполеон будет на Висле, а Александр на Немане, станут возможны своего рода вооруженные переговоры, что перед вступлением на страшный путь обе стороны будут более сговорчивы; что Наполеон, столкнувшись с первыми трудностями отдаленной войны, окажется менее требователен, и в последнюю минуту можно будет договориться, пойдя на компромисс, который спасет честь обеих сторон. Надежда была слабой, но Румянцев и Александр не могли от нее отказаться.
Движимые этими намерениями, Александр со своим министром и несколькими доверенными генералами разработали военную систему, которую собирались применить. Было решено создать две большие армии, все части которых уже собрались на Двине и Днепре. Беря свое начало в нескольких лье друг от друга, эти реки растекаются в противоположные стороны – Двина к Риге и Балтийскому морю, а Днепр к
